Нежность - Элисон Маклауд

номер один больше всего напоминает вокзальную камеру хранения. Свидетели прибывают в назначенное время и ждут, пока их заберет защита. С каждым свидетелем на жесткой скамье бдит матрона-дежурная – иногда часами. Она тщательно следит за цветом лица и самообладанием подопечного. Заводит светскую беседу или держит язык за зубами, по обстоятельствам. Лазит в карман за карамельками. Иногда вытаскивает градусник или проверяет пульс. Наконец тяжелая дверь открывается, на пороге возникает судебный пристав с бычьей шеей и взревывает имя. Таким образом за три дня один за другим вызвано тридцать пять свидетелей.

– «Я был потерян, ныне обретен»[58], – испуганно улыбаясь, бормочет доктор Джон Робинсон, когда выкликают его имя.

Они с матроной душевно поболтали. Она берет на себя вольность и вручает ему гребенку, а потом смотрит, как епископ Вулиджский, сорока одного года, в фиолетовой епископской мантии и с крестом на груди, исчезает, словно вызванный на Страшный суд.

Майкл Рубинштейн за столом солиситоров начал курить трубку, чтобы успокаивать нервы. Он не может забыть, что каждый из свидетелей, всходящих на место дачи показаний, находится там по его просьбе. Он всеми силами натаскивал их, как и дружелюбный мистер Хатчинсон, но теперь они, словно дети, вышедшие в самостоятельную жизнь, должны схватиться с мистером Гриффитом-Джонсом один на один.

Рядом с Майклом Рубинштейном сидит издатель Аллен Лейн – выпрямившись, сосредоточенно. Он человек практичный, но все же не может полностью выкинуть из головы то, как его сегодня именуют: «арестованный». Рядом Ганс Шмоллер, правая рука Лейна, незаметно рисует на бумаге с логотипом Олд-Бейли, и кое-кто сказал бы, что его каракули искусней набросков, публикуемых художниками в газетах.

В дни поздней осени над Олд-Бейли темнеет рано. И вообще на этой неделе солнце почти не показывалось из лондонской хмари, а к четырем часам дня скрывается полностью. После обеденного перерыва один-два присяжных мужского пола иногда задремывают, пока барристеры испытывают на прочность определенные пункты закона или судья толкует какую-нибудь тонкость.

И тут слышится:

– Доктор Джон Робинсон! Епископ Вулиджский!

Все резко поворачивают головы.

С правой стороны сцены входит мистер Гардинер, поправляя парик, словно только что из уборной.

– Епископ Робинсон, не буду тратить зря ваше время. Что вы скажете об этических достоинствах книги, особенно ввиду ее сексуальной тематики?

Епископ Вулиджский: На этот вопрос нельзя дать полностью однозначного ответа. Очевидно, что мистер Лоуренс при создании романа не имел в виду христианский взгляд на секс, и сексуальные отношения, описанные в книге, я не вполне могу назвать идеальными. Однако, по моему мнению, абсолютно ясно: цель, которую ставил перед собой Лоуренс, – изобразить половые отношения как нечто по сути своей священное…

Господин судья Бирн (багровея): По сути своей что?

Епископ Вулиджский (изо всех сил вцепившись в кафедру): Лоуренс пытается изобразить связь персонажей в самом прямом смысле как нечто священное; по существу, как нечто вроде святого причастия. Видите ли, для него плоть была абсолютно священным вместилищем духа.

Господин судья Бирн не видит. Он яростно записывает.

Мистер Гардинер: Как вы считаете, следует ли эту книгу прочитать христианам?

Епископ Вулиджский (возводя очи горé, словно ожидая откровения свыше): Да, я считаю, что следует.

На местах для прессы, где уже слышался шум при словах «святое причастие» в отношении лесничего и его дамы – теперь это так называется? – происходит взрыв. Репортеры выскакивают из зала и несутся к телефонным будкам. Чинность заседания нарушена. «КНИГА, КОТОРУЮ СЛЕДУЕТ ПРОЧЕСТЬ ВСЕМ ХРИСТИАНАМ!» Заголовок родился.

– Тишина! – требует судебный пристав от нас, тех, кто остался в зале.

Мистер Гардинер: У меня больше нет вопросов, милорд.

Мистер Гриффит-Джонс (берет слово): Епископ Робинсон, вы говорили о сексуальных отношениях. Вопросы отношений в браке – один из аспектов этики, не так ли?

Епископ: Это так, однако, вероятно, будет уместным упомянуть, что Лоуренс продемонстрировал потрясающую чувствительность к красоте всех физических отношений. Он рассматривал секс как их кульминацию и ни в коей мере не считал его омерзительным. Разумеется, эта книга не является трактатом по семейной жизни. Лоуренс старается выяснить, как создать вечную, подлинную, духовную…

Мистер Гриффит-Джонс: Епископ, я никоим образом не хочу вас оскорбить, но вы здесь не для риторики. Прошу отвечать простыми словами. Заявляете ли вы, что эта книга может служить руководством по этике? Да или нет?

Епископ: Нет.

Господин судья Бирн (стуча по столу): Но вы согласны, что в ней изображена аморальная женщина?!

Мистер Гриффит-Джонс медлит с продолжением перекрестного допроса – то ли от удивления, то ли для того, чтобы слова судьи подольше звучали в воздухе. Леди Бирн тянется к мужу. Чтобы придержать соскальзывающие со стола бумаги или чтобы погладить его по руке? Говоря попросту, мы никогда не узнаем.

– Профессор Вивиан де Сола Пинто!

Вивиан Пинто – преподаватель английского языка в Ноттингемском университете и международно известный специалист по творчеству Лоуренса, а также его земляк. Седые волосы профессора смазаны маслом и аккуратно уложены на пробор. Профессор в элегантном костюме-тройке идет на свидетельское место, склонив голову, словно уже обдумывает свой ответ. Видно, что он близок к выходу на пенсию. Абсолютно ничто в его облике не напоминает, что в Первую мировую он храбро сражался на Западном фронте как офицер пехоты плечом к плечу с другом, поэтом Зигфридом Сассуном. Так обманчива дряхлость.

Мистер Гардинер (высоко подняв книгу издательства «Пингвин» и держа ее так, что видно даже нам, подглядывающим с самого дальнего конца зала): Профессор, я знаю, что все стандарты и меры до определенной степени относительны. Но для целей настоящего суда что вы можете сказать о литературных достоинствах этой книги?

Профессор Пинто: Я дал бы ей высокую оценку; не высочайшую. Я считаю, что это чрезвычайно трогающая за душу история. В ней есть слабые места, но это значительное и ценное произведение.

Мистер Гардинер: Я правильно понимаю, что это последний роман из всех написанных Лоуренсом?

Профессор Пинто: Да. Его последняя крупная работа в прозе.

Мистер Гардинер: Не могли бы вы дать суду экспертную оценку следующих отрывков, которые я сейчас прочитаю для вас вслух; отрывков, которые оценены обвинением как непристойные. Страница двадцать семь…

Мистер Гардинер громко и отчетливо читает два отрывка.

Профессор: Написано мастерски.

Мистер Гардинер: Страница тридцать…

Профессор: Прекрасно написано.

Мистер Гардинер: Страница сто двадцать…

Профессор: Прекрасный отрывок, проницательный и полный нежности.

Мистер Гардинер: А теперь письмо егеря, которым заканчивается книга…

Профессор: Чрезвычайно поэтичный фрагмент, жизнеутверждающий.

Гардинер: Как вы считаете, необходимы ли в данном случае матерные слова?

Профессор: Может быть, то, чего Лоуренс пытался добиться с их