Парфюмер. История одного убийцы - Патрик Зюскинд

— Невероятно, — тихо пробормотал он, —ей-богу невероятно.

— Он снова и снова прижимал платочек к носу, ипринюхивался, и качал головой, и бормотал: «Невероятно». Это были «Амур иПсихея», без всякого сомнения «Амур и Психея», ненавистно гениальная смесьароматов, скопированная с такой точностью, что и сам Пелисье не смог бы отличитее от своего продукта. «Невероятно…»

Маленький и бледный, сидел великий Бальдини на табурете ивыглядел смехотворно со своим платочком в руке, который он то и дело прижимал кносу, как девица, страдающая насморком. Он просто потерял дар речи. Он даже немог выговорить «Невероятно!», а только тихо кивал и кивал головой, неотрывноглядя на содержимое смесителя, и монотонно лепетал: «Гм, гм, гм… гм, гм, гм…гм, гм, гм…» Через некоторое время Гренуй приблизился и беззвучно как теньподошел к столу.

— Это нехорошие духи, сказал он, — они очень плохосоставлены, эти духи.

— Гм, гм, гм, — сказал Бальдини, и Гренуйпродолжал:

— Если вы позволите, мэтр, я сделаю их лучше. Дайте мнеодну минутку, и я составлю вам из них пристойные духи!

— Гм, гм, гм, — сказал Бальдини и кивнул. Не потомучто он согласился, а потому что находился в таком беспомощно апатичномсостоянии, что только и мог сказать «Гм, гм, гм» и кивнуть. И он продолжалкивать, и бормотать «Гм, гм, гм», и даже не попытался вмешаться, когда Гренуйво второй раз приступил к делу, во второй раз вылил спирт из баллона всмеситель — в те духи, что уже в нем находились, во второй раз как бы наобум,не соблюдая ни порядка, ни пропорции, опрокинул в воронку содержимое флаконов.Только к концу всей процедуры — на этот раз Гренуй не встряхивал бутыль, атолько осторожно покачал ее, как фужер с коньяком, возможно из уважения кчувствительности Бальдини, возможно потому, что на этот раз содержимое казалосьему более ценным, — итак, только теперь, когда уже готовая жидкость колыхаласьв бутыли, Бальдини очнулся из шокового состояния и поднялся с табурета,разумеется все еще прижимая к носу платочек, словно хотел закрыться щитом отновой атаки на его душу.

— Готово, мэтр, — сказал Гренуй. — Теперьполучился совсем неплохой запах.

— Да, да, хорошо, — отвечал Бальдини, отмахиваясьсвободной рукой.

— Вы не хотите взять пробу? — снова прокурлыкалГренуй. — Неужели не хотите, мэтр? Неужели не попробуете?

— Потом, сейчас я не расположен брать пробы… мне не доних. Теперь иди! Иди сюда!

И он взял подсвечник и пошел к двери, ведущей в лавку.Гренуй последовал за ним. Узким коридором они прошли к черному ходу дляпосыльных. Старик, шаркая, подошел к низкой дверце, откинул задвижку и открылстворку. Он отошел в сторону, чтобы выпустить мальчика.

— А теперь мне можно будет работать у вас, мэтр,можно? — спросил Гренуй, уже стоя на пороге, снова сгорбившись, снованасторожившись.

— Не знаю, — сказал Бальдини, — я подумаю обэтом. Ступай!

И тогда Гренуй вдруг исчез, пропал, проглоченный темнотой.Бальдини стоял и пялился в ночь. В правой руке он держал подсвечник, в левой —платочек, как человек, у которого идет носом кровь, а чувствовал все-таки,только страх. Он быстро закрыл дверь на задвижку. Потом отнял от лица платок,сунул его в карман и через лавку вернулся в мастерскую.

Аромат был так божественно хорош, что Бальдини внезапнопрослезился. Ему не надо было брать пробы, он только стоял у рабочего столаперед смесителем и дышал. Духи были великолепны. По сравнению с «Амуром иПсихеей» они были как симфония по сравнению с одиноким пиликаньем скрипки. Иеще чем-то большим. Бальдини прикрыл глаза, и в нем проснулись самыевозвышенные воспоминания. Он увидел себя молодым человеком на прогулке по садамвечернего Неаполя: он увидел себя лежащим в объятиях чернокудрой женщины,увидел силуэт букета роз на подоконнике под порывами ночного ветра; он услышалпение вспугнутых птиц и далекую музыку из портовой таверны; он услышал совсемблизко, над ухом, шепот: «Я люблю тебя» и почувствовал, как у него от наслажденияволосы встали дыбом, теперь! Теперь, сию минуту, в этот самый миг! Он открылглаза и застонал от удовольствия. Эти духи не были духами, какие были известныдо сих пор. Это был не аромат, который улучшает ваш запах, не протирание, непредмет туалета. Это была совершенно своеобразная, новая вещь, которая моглаизвлечь из себя целый мир, волшебный богатый мир, и вы сразу забывали всеомерзительное, что было вокруг, и чувствовали себя таким богатым, такимблагополучным, таким хорошим…

Вставшие дыбом волосы на голове Бальдини улеглись, и егоохватило одуряющее душевное спокойствие. Он взял кожу, козловые шкурки,лежавшие на краю стола, и взял нож, и раскроил кожу. Затем уложил куски встеклянную кювету и залил их новыми духами. Затем закрыл кювету стеклянной пластиной,перелил остаток аромата в два флакончика, наклеил на них этикетки, а на нихнаписал название «Неаполитанская ночь». Потом погасил свет и удалился.

Наверху, за ужином, он ничего не сказал жене. Прежде всегоон ничего не сказал жене о торжественно-праведном решении, которое он принялднем. Жена его тоже ничего не сказала, потому что заметила, что он повеселел, ибыла этим весьма довольна. Не пошел он и в Нотр-Дам благодарить Бога за силусвоего характера. Ба, в этот день он впервые позабыл помолиться на ночь.

На следующее утро он прямиком направился к Грималю. Дляначала заплатил за лайку, причем заплатил сполна, не ворча и нисколько неторгуясь. А потом пригласил Грималя в «Серебряную башню» на бутылку белого ивыкупил у него ученика Гренуя. Разумеется, он не сказал, почему и для чего онему понадобился. Он наврал что-то о крупном заказе на душистую лайку, длявыполнения которого ему требуется необученный подсобный рабочий. Нужен,дескать, скромный парень, чтобы исполнять простейшие поручения, резать кожи итак далее. Он заказал еще одну бутылку вина и предложил двадцать ливров вкачестве возмещения неудобства, причиняемого Грималю уходом Гренуя. Двадцатьливров были огромной суммой. Грималь сразу же согласился. Они вернулись вдубильную мастерскую, где Гренуй, как ни странно, уже ждал с собранным узлом,Бальдини уплатил свои двадцать ливров и тут же, сознавая, что заключил лучшуюсделку своей жизни, забрал его с собой.

Грималь, который со своей стороны был убежден, что заключиллучшую сделку своей жизни, вернулся в «Серебряную башню», перепутал улицыЖоффруа Л'Аннье и Нонендьер и потому, вместо того чтобы, как он надеялся,очутиться прямо на мосту Мари, роковым образом попал на набережную Вязов,откуда сверзился в воду, как в мягкую постель. Он умер мгновенно. Однако рекепонадобилось еще некоторое время, чтобы стащить его с мелководья, мимопришвартованных грузовых лодок, на более быстрое течение, и только рано утромкожевник Грималь, или скорее его мокрый труп, тихо отплыл вниз по реке, назапад.