Нежность - Элисон Маклауд

возможность получить образование в иной форме.

Мистер Хатчинсон: Вы, кажется, когда-то выразились так: вы хотели сделать «Пингвин» аналогом университетского издательства для книг в мягких обложках.

Сэр Аллен: Да, я так выразился.

Мистер Хатчинсон: Насколько мне известно, в пятьдесят втором году вы получили рыцарское звание за услуги, оказанные литературе?

Сэр Аллен: Да.

Мистер Хатчинсон: В этом зале суда говорилось, что на протяжении нескольких лет вы опубликовали все основные труды Дэвида Герберта Лоуренса; и что вы и ваш совет директоров считаете публикацию «Леди Чаттерли» необходимой для достижения этой цели. Это верно?

Сэр Аллен: Да.

Мистер Хатчинсон: По вашему мнению, эта книга обладает высокой литературной ценностью?

Сэр Аллен: Да, разумеется.

Мистер Хатчинсон: Почему вы пришли к выводу, что не должны публиковать издание с цензурными купюрами?

Сэр Аллен: Потому что это против наших принципов. Когда мы публикуем книги, мы издаем их в том виде, в каком они написаны автором. Ничего меньшего мы не смеем предложить своим читателям. Мы не считаем возможным публиковать книгу в кастрированном виде.

Мистер Хатчинсон: Вопросов больше не имею, милорд.

Мистер Гриффит-Джонс (к которому переходит право допроса свидетеля): Сэр Аллен, по вашим словам, вы считаете, что роман обладает высокими литературными достоинствами? Вы не могли бы это разъяснить?

Сэр Аллен: Нет. Тут все прямолинейно. Именно поэтому мы решили его опубликовать.

Мистер Гриффит-Джонс: У меня в руках вырезка из газеты «Манчестер гардиан» от седьмого марта сего, тысяча девятьсот шестидесятого года. Насколько мне известно, вы относитесь к этой газете с уважением?

Сэр Аллен: Да.

Мистер Гриффит-Джонс: В этой статье вы, по-видимому, развиваете мысль, высказанную в беседе с журналистами накануне, шестого марта. В ходе объяснения, как написано здесь, вы произносите следующие слова, я цитирую: «„Любовник леди Чаттерли“ – роман не выдающийся». (Поднимает глаза от вырезки и пригвождает взглядом сэра Аллена.) Вы это говорили?

Мистер Гардинер (поднимаясь на ноги): Можно ли свидетелю увидеть статью целиком?

Мистер Гриффит-Джонс: Разумеется. (Передает вырезку.) Вам, сэр Аллен, как и мне, известно, сколь неточны иной раз бывают отчеты прессы. Поэтому мой первый вопрос: произносили ли вы эти слова: «„Любовник леди Чаттерли“ – роман не выдающийся»?

Сэр Аллен (размышляет, выбитый из колеи): Возможно, но я не помню ни этого замечания, ни контекста, в котором оно сделано.

Мистер Гриффит-Джонс: Придерживались ли вы этого мнения, когда работали над публикацией романа? «Роман не выдающийся».

Сэр Аллен: Нет, нет.

Мистер Гриффит-Джонс: Вы говорили с другими лицами об этом романе?

Сэр Аллен (вспышка раздражения): Я весь год практически ни о чем другом не говорил.

Мистер Гриффит-Джонс: Прошу вас, взгляните еще раз на статью. Не можете ли вы припомнить хотя бы какого-нибудь случая, который мог бы иметь в виду автор статьи?

Сэр Аллен: Ни одного не припоминаю.

Мистер Гриффит-Джонс: Но какие-нибудь из приписываемых вами в этой статье слов вы узнаете? Хотя бы какие-нибудь?

Сэр Аллен: Да… Я вполне мог сказать нечто вроде того, что цитируется в самом начале статьи.

Мистер Гриффит-Джонс: Не могли бы вы зачитать для суда эти слова, которые вы, как вам кажется, помните?

Сэр Аллен (колеблясь): «Либо меня посадят, либо нет».

Мистер Гриффит-Джонс: Милорд, у меня больше нет вопросов к свидетелю.

Староста присяжных передает записку судебному приставу, который, в свою очередь, вручает ее судье. Господин судья Бирн поднимает руку, как бы говоря: «Прошу тишины».

– Некоторые из присяжных просят обозначить примерную длительность данного судебного процесса. Они в своем праве. Мистер Гардинер?

– Милорд, у меня в списке еще тридцать шесть свидетелей примерно такого же направления. Однако ввиду того, что перекрестный допрос практически иссяк, я предлагаю вызвать еще только одного свидетеля.

– Одного. – Судья кивает, делает пометку в бумагах и обращается к обвинителю: – Мистер Гриффит-Джонс?

Тот едва взглядывает на судью:

– Я больше не планирую вызывать свидетелей, милорд.

Акустика в зале плохая. Правильно ли расслышали собравшиеся? Больше нет свидетелей? До сих пор обвинение вызвало только одного, и притом очень скучного: инспектора, который забрал книги – по предварительной договоренности – в редакции «Пингвина». Где же обещанные газетами загадочные свидетели, эксперты, охранители интересов королевы и народа?

Удивленное жужжание становится все громче и злее, пока господин судья Бирн – слабым, дряхлым голосом, при поддержке луженой глотки судебного пристава – не прикрывает банку зала крышкой.

xvii

– Хорошие новости, – говорит Кэтлин Мелу Хардингу, глядя на него снизу вверх. Она лежит у него в постели, на животе, приподнявшись на локтях. – Мотель закрывается на зиму. Сегодня за весь день в конторе перебывало только три человека. А владелец завтра уезжает во Флориду зимовать.

Она прочитала роман, экземпляр Мела, практически в один присест, опираясь на конторку в офисе, рядом с колокольчиком, под которым написано: «Позвоните, чтобы вас обслужили».

Она завораживает и пугает Хардинга. Но он притворяется, что ничего не происходит. Он меняет липучку для мух, привешенную к люстре, и открывает окно в ванной комнате, чтобы выпустить сигаретный дым.

– Ты правда не куришь? Ты знаешь, когда-то я не стала бы гулять с некурящим. – Она ухмыляется ему, обернувшись, через голое плечо. – Но с возрастом я сделалась терпимее.

Он забирается снова в кровать, к ней, но она продолжает монолог:

– Насчет этого романа, да… Когда Меллорс стоит у Рагби-Холла, перед величественным фасадом, в темноте, и тоскует по леди Чаттерли… а миссис Болтон, эта платная компаньонка или сиделка, все это время следит за ним и укрепляется в своих подозрениях… меня так захватило, я даже не слышала, как почтальон зашел в контору, и очнулась только тогда, когда он позвонил в колокольчик. Вот что значит хорошая книга.

И еще его мучило ощущение незавершенности собственной природы. Незавершенности себя одинокого. Он хотел ее – коснуться, крепко прижать к себе, обретая миг полноты, завершенности, и уснуть.

Он снова встал и вышел, и на этот раз двинулся к воротам парка, а оттуда – медленно – по дорожке к господскому дому. Ночь стояла ясная и холодная. Уже почти четыре часа, но еще не светало. Впрочем, егерь так привык к темноте, что и сейчас видел хорошо.

Медленно-медленно барский дом тянул его к себе, точно магнит308.

Снаружи на парковке что-то настораживает дагенхартовских собак. Кэтлин вздрагивает и смотрит в окно.

– Сегодня Хеллоуин, – говорит он. – Подростки балуются.

Он очень надеется, что так и есть.

Она меняет позу на подушке и гладит его шею, потирает щетину, уже отросшую после вчерашнего бритья. Касания легки, деликатны – последний раз он ощущал нечто