Нежность - Элисон Маклауд

рядом с тихо рокочущим массивным телом мужа, Джеки включает низкую лампу на тумбочке и вскрывает конверт с фотографиями от Уэлана. Перед сном она хочет проглядеть снимки с детского праздника в День Труда. Посмотрит на милые счастливые личики, некое подобие теплой компании, и тогда выключит свет.

Но она сразу видит, что фото, лежащее сверху, – черно-белое и размером гораздо больше обычного. Она вытаскивает из конверта снимок и смотрит на него.

Эта фотография вовсе не с детского праздника в солярии «Большого дома».

К ней не приложено никакого объяснения.

Но оно и не нужно.

Это охранный амулет.

Его прислал Мел Хардинг.

Она косится на крепко спящего Джека и снова смотрит на глянцевый снимок, завороженная видом двух сцепленных на столе рук: завороженная тем, как пальцы – короткие и толстые на одной руке, длинные и изящные на другой, с кольцом, – переплетаются, словно замыкающийся контур. Словно два предсердия.

Она подносит снимок поближе к свету.

Многое проносится у нее в голове – долгожданное торжество над Гувером… зависть к нему… благодарность Мелу Хардингу… но ошибиться невозможно. Любовь не лжет.

xix

Судебное заседание прервалось на обед, и паб «Сорока и пень» в переулке напротив Олд-Бейли битком набит. В этом пабе во время любого судебного процесса адвокаты и судебные чиновники трутся локтями с карманниками, домушниками и медвежатниками, то есть, выражаясь понятнее для нас, с преступниками всякого разбора, которых в следующем судебном процессе, вполне возможно, будут защищать или, наоборот, стараться посадить.

Сегодня в толкотне у стойки бара заглушают друг друга «королевский английский» и кокни. Журналисты строчат судебные отчеты в кабинках сортира, а те, кто может себе это позволить, совещаются за столами в отдельных кабинетах наверху. В былые годы здесь обедали те, кто хотел полюбоваться на казни в Ньюгейтской тюрьме через дорогу. Нынче старую тюрьму снесли, и «фраера» с «начальниками» забираются на второй этаж, чтобы в полумраке спокойно передать пыжило и заценить обернутый замшей новенький шпалер, аккуратно поставленный на предохранитель.

Полы в пабе покрыты грязно-бурым ковролином, маскирующим пятна от пролитых напитков и городскую копоть, которую посетители неизбежно приносят на подошвах. Ковролин чудовищно грязен, но все же лучше слоя опилок, которыми пользовались до последней войны. Паб «Сорока и пень» гордится собой. Потемневшие старинные деревянные панели, окна в свинцовых переплетах, скамьи с боковинами, знаменитые своим неудобством. В целом здесь царит настрой неунывающей бодрости перед лицом жизненных испытаний.

Атмосфера табачного дыма, паров пива и дешевых духов пропитана благожелательностью. По обычаю, в день казни отсюда посылают приговоренному последнюю пинту. Традиция, на которую по-прежнему полагаются клиенты, требует прощать или, во всяком случае, закрывать глаза на чужие прегрешения.

После обеда тридцать первого октября, в четвертый день суда и последний день допроса свидетелей, Дина и Ник умудрились занять угловой столик с отличным видом. На прошлой неделе мистер Рубинштейн попросил Дину обязательно быть в вестибюле к двум часам. Он не мог сказать, во сколько точно ее вызовут, – возможно, придется подождать, но пусть она не волнуется. Она просто должна изложить на суде то, что уже рассказала ему. Когда она поднимется на свидетельское место, мистер Хатчинсон – он очень милый, заверил Рубинштейн – поможет ей сказать то, что она хочет.

Сейчас, за столом в пабе, ее эпизодическая роль становится пугающе реальной. Что, если она провалится? Все остальные свидетели – настоящие эксперты. А она только-только закончила университет. Дина надеется, что ее костюм выглядит уместно: на ней длинный серый джемпер и черно-красная шерстяная юбка. Ник заверяет, что она выглядит одновременно «книжно» и «очаровательно», и она немножко успокаивается. Он сжимает ей руку:

– А может быть, тебя заметит литературный агент и ухватится за твой роман!

– Я еще и половины не написала, и, может быть, там сплошная чепуха.

– Чепуха – то, что ты сейчас сказала. – Он вскакивает на ноги. – Хочешь шенди? Или поесть?

– Только газированной воды с лимоном. Мне нужно хорошо соображать. Но я голодная. Будь добр, возьми мне сосисок с картофельным пюре.

Дина очень рада, что Ник приехал из Кембриджа ее поддержать, хоть она и убеждала его, что это не нужно. Ради нее он пропускает все лекции в понедельник, причем ему даже не досталось билета на послеобеденное слушание. «Ничего страшного, – сказал он, когда они ехали в метро. – Я никто, и я взял с собой дневники Гроссмита». Он стучит пальцем по книге в бумажной обложке:

– Я останусь в пабе и буду читать. Когда бы ты ни вышла, я буду здесь. Никуда не уйду.

У стойки он и еще куча народу пытаются перекричать друг друга, чтобы привлечь внимание буфетчицы. Дина видит, что Ник не в своей стихии: мальчик из деревни, откуда-то из норфолкских низин; когда Дина ездила туда вместе с Ником к его родителям, тамошние места показались ей болотистыми и не такими гостеприимными, как густая зелень Даунса ее детства.

На скамье рядом с Диной валяется журнал «Лайф». Выпуск двухнедельной давности, в кругах от мокрых стаканов. Дина листает его, чтобы отвлечься от мыслей о свидетельском месте, и доходит до центрального разворота: «От Нью-Йорка до Вашингтона. По маршруту предвыборной кампании вместе с Джоном Ф. Кеннеди». Джон и Джеки Кеннеди едут в открытом автомобиле по Нью-Йорку. Они примостились на спинке заднего сиденья.

Поезд едет, поспешает, на каждой станции свистит…

Метель серпантина бушует вокруг, его бросают из окон офисов, которые уходят вверх, вверх, вверх… не умещаясь в кадр. Мистеру и миссис Кеннеди, кажется, ужасно весело. Когда Дина в детстве жила с бабушкой Мэделайн в Грейтэме, тетя Мэри (на самом деле старшая кузина матери Дины) научила ее песне, старой американской балладе, в такт которой полагалось притопывать ногами. Про американского президента – Дина забыла, как его звали. Она всегда плохо запоминала песни и анекдоты, зато у нее отличная память на стихи.

Мистер Кеннеди обязательно должен выиграть. Они с миссис Кеннеди – совершенно потрясающая пара. И уж конечно, мир заслуживает наконец немножко юности и свежести, чтобы вымести седую старую паутину и шрамы от войны? Миссис Кеннеди всего лет тридцать. На фото она в пальто цвета слоновой кости, фасона для будущих матерей, с крупными пуговицами. На ней шляпка в тон пальто, которая очень красиво смотрится на ее темных волосах, и белые перчатки длиной три четверти. «Ну и время, ну и время…» Она выглядит непринужденно.

Эй, мерзавец, посмотри-ка, посмотри, что натворил:

Мистер Мак…

Возвращается Ник с напитками и поднимает тост за нее и за их полный приключений день