Нежность - Элисон Маклауд

в «Большом дыму». Ник в зеленом твидовом жакете, галстуке и начищенных коричневых брогах. Дина вполголоса говорит, чтобы он перестал называть Лондон «Большим дымом», иначе его могут вывести на задний двор и начистить циферблат. Дина указывает Нику, что он не так уж часто выбирается из Кембриджа и из своей библиотечной комнаты-кладовки. А вот она сама, напротив, выросла в Лондоне. Близко знает его, и пускай он туманный и закопченный – кроме того, он настоящий, и это захватывает дух.

– Ты считаешь, что жизнь в Бейзуотере хорошо подготовила тебя к Ист-Энду? – говорит он, вопросительно сдвинув брови. Проводит рукой по ее левому бедру под столом и шепчет на ухо: «Ебать, какая ты сексуальная».

Она прижимает его руку себе между бедрами, обтянутыми юбкой, а он незаметно лезет ей под джемпер и гладит теплый бок. Они вместе уже год, и электрические разряды все еще проскакивают между ними.

– Может быть, твою фотографию напечатают в газетах.

– Не говори глупостей. Я из всех свидетелей меньше всего похожа на знаменитость. Я только надеюсь, что этот мистер Гриффит-Джонс не оставит от меня мокрое место.

– Когда фотографы тебя увидят, то не удержатся, чтобы не сфотографировать. Наверное, твоя бабушка вырежет из газеты твой портрет, вставит в рамочку и повесит на стену в Уинборне, чтобы она там висела во веки веков.

– Бабушка старая, но не выжила из ума.

И все равно Дина улыбается. Нужно только дождаться, чтобы началось действие, и тогда все будет в порядке. Ждать – тяжелее всего.

Она лезет в карман юбки и вытаскивает что-то зажатое в кулаке, как фокусник.

– Что это? – спрашивает Ник.

Она разжимает пальцы:

– Мой талисман. Я нашла его в Хлев-Холле. Бабушка говорит, что это камень-глаз. Он древний.

Она прижимает камень к глазу и смотрит через дырку.

– Я шпионю… – начинает Ник.

– Своим третьим глазком… – подхватывает Дина.

– Что-то на букву…

– Ха! Смотри, вон мистер Хатчинсон у бара. Я его узнала по фотографиям в газетах. Как мило! Он забыл снять парик!

– С кем это он разговаривает?

Собеседница Хатчинсона – женщина лет семидесяти, высокая, с распущенными волосами до плеч. Почти полностью седыми, но Дина думает, что когда-то они были каштановые – в свете ламп по обе стороны бара они до сих пор отливают медным оттенком.

У женщины мягкие черты лица, до сих пор хорошие скулы и глубоко посаженные умные глаза. На ней серый кашемировый кардиган поверх такого же кашемирового платья; подчеркнуто неброская, элегантная, но чувственная одежда. Прямо хочется протянуть руку и потрогать. На шее тонкая золотая цепочка с маленьким крестиком. На руке сумочка и плащ от «Бёрберри». Из рукава свисает головной платок цвета слоновой кости. Прямая осанка, и все еще женственные формы, хоть она и опирается на трость.

– Ты ее знаешь? – спрашивает Ник.

– Нет, первый раз вижу.

– Но она кто-то, потому что мистер Хатчинсон только что передал ей пропуск на заседание.

Со скамьи, идущей вдоль дальней стены в глубине паба встает женщина средних лет с озабоченным лицом и машет, чтобы привлечь внимание собеседницы мистера Хатчинсона:

– Розалинда! Роз, я нашла место! Сюда!

Дина снова вглядывается через каменный монокль:

– Она на вид… теплая.

– Рыбак рыбака видит издалека. – Ник целует Дину в макушку и уходит на поиски мужского туалета.

Розалинда, Роз, думает Дина. Розалинда, Роз…

Кровь бросается в голову, и ветер треплет душу.

– Мистер Мейнелл, – говорит Джоан, – позвольте представить: моя сестра, миссис Розалинда Бэйнс.

– Очень приятно, – говорит миссис Бэйнс толпе Мейнеллов и их друзей.

Розалинда. Роз. Роза… Шип… Роза… И, словно кинопленку прокрутили назад, из прошлого появляется перед глазами Дины стихотворение Лоуренса, вопрос по которому достался ей на трайпосе по английскому языку в прошлом году.

Судя по всему, она неплохо справилась. Она прочитала стихотворение дважды, прежде чем приступить к сочинению. Тогда, в экзаменационном зале, она вспомнила, что Лоуренс написал эти стихи в 1920 году, в деревне Сан-Гервасио, расположенной на склоне горы над Флоренцией. Лет через пять после отъезда из «Колонии» и Сассекса он сбежал из Англии, когда снова открылись границы после окончания Первой мировой. С тех пор как он опубликовал рассказ про бабушку Мэделайн и дедушку Перси, тоже прошло около пяти лет.

Дина припоминает, что название деревни, Сан-Гервасио, значится под каждым из стихотворений цикла. У нее перед глазами стоит это название на книжной странице. Он жил там какое-то время один, в доме, куда его пустили по знакомству, где все окна были выбиты, хотя Дина не может сейчас припомнить почему.

Из писем того года следует, что Лоуренс писал своей жене, Фриде, и она все время просила его приехать к ней и ее родным в Баден-Баден, а он все не соглашался. В экзаменационном сочинении Дина отметила, описывая контекст, что это было за шесть лет до начала работы над «Любовником леди Чаттерли» – романом, который Лоуренс начал писать в 1926 году на склоне другого холма, по другую сторону Флоренции, и меньше чем за десять лет до смерти.

Во вступлении к сочинению она с жаром подчеркивала эротическую нагрузку образов плодов и роз в сочном поэтическом цикле, написанном в Сан-Гервасио. В сочинении Дина утверждала, что, разворачивая тему розы, Лоуренс не просто воспользовался традиционным поэтическим сравнением любимой женщины с этим цветком; он переизобрел его заново.

Слова Лоуренса «мир раскрывшейся розы»312 – не просто машинальный реверанс в сторону поэтической традиции и не просто ссылка на мистическую традицию, связанную с розой, какую мы находим, например, в Песни песней в Библии или в розетках великих католических соборов готического периода. Нет, это жизненная динамика (она подчеркнула слово «динамика» на листе линованной экзаменационной бумаги), отзвук биения сердца, активное выражение стремления лирического героя – лирического героя, а может быть, даже самого поэта.

Поэт создает розу на странице, чтобы ощутить близость живой, «раскрывшейся» возлюбленной, в противовес неподвижному образу, закрепленному в памяти.

Пьем за шип в цветок! За высказанность!313

Но почему шип? – спрашивала Дина. Может быть, это фаллический символ? Такая догадка простительна, учитывая, что речь идет о Д. Г. Лоуренсе, а фаллос – центральное понятие в его концепциях жизненной силы и сознания крови. Но, аргументировала Дина, шип принадлежит розе, неотъемлем от нее – то есть относится к возлюбленной, а не лирическому герою.

Все потому, что тьютор предупредил Дину: не следует все подряд у Лоуренса объявлять фаллическим. Эта тема заезжена студентами, и написать что-нибудь такое – верный способ получить низкую оценку за содержание.

Тогда на экзамене Дина продолжала писать как во