Улыбочку! - Омер Барак

я со стула, как только она положила трубку. – Запись камеры наблюдения покажет, что это вы срезали с одежды ценники. И даже если я не смогу доказать, что именно вы послали меня в эту каюту, что с того? Ну, перепутал я двери, ну сбрендил немного. Подумаешь…

– Йони… – попыталась остановить она меня, но безуспешно.

– Знаете что, Лираз. Вы ничего не…

– Йони… – Она выглядела так, словно и в самом деле беспокоилась обо мне, хотя было очевидно, что она снова играет в какую-то игру.

– Позвольте кое-что вам сказать. Если вы думаете…

– Йони!

– Что?

– Госпожа Миллер решила подать на тебя официальную жалобу за нападение. – Лицо Лираз вдруг побледнело, а потрескавшиеся губы посинели. – Так что на первой же стоянке я должна передать тебя кипрской полиции.

12

– Привет, крокодил, – хлопнул меня по спине Амихай, уже успевший позабыть, что ей довелось перенести. – Скажи, как ты все время умудряешься во что-нибудь вляпаться?

Они сидели передо мной в ряд, как судьи в дешевом и пошлом реалити-шоу: мама, папа и Декла. Амихай стоял, положив руку мне на плечо, словно пытаясь определить, сколько еще можно давить на него, пока я не закричу.

– Значит, так, народ, – произнесла Лираз, массируя виски. – Скоро мы войдем в территориальные воды Кипра, и тогда я уже ничего не смогу сделать. Кто-то из вас должен подписать этот бланк.

Папа, как всегда, посмотрел на маму, сидевшую плотно сжав губы и уставившись в пол, а Декла подняла взгляд на меня, словно пытаясь понять, зачем все эти годы она прилагала столько усилий, чтобы завоевать их любовь, если я никогда не составлял ей конкуренции.

Дана, который не задумываясь подписал бы любую бумагу, оставили в каюте Деклы и Амихая стеречь сон детей. Формальным поводом послужили правила Йельского университета, запрещающие преподавателям участвовать в деятельности правоохранительных органов, тем более в других странах. Реальной же причиной были слова мамы, заявившей, что с нее хватит одной испорченной жизни – моей.

– Ну, что будем делать, морской паук? – пробурчал Амихай.

– Хватит, Амихай. – Декла в отчаянии посмотрела на часы, показывавшие без пяти минут пять утра. – Кончай обзываться. Давай сделаем то, что от нас требуется, и пойдем спать.

– А мне кажется, это определение Йони как раз подходит, – отозвался Амихай, единственный из нас, кто в это время суток чувствовал себя прекрасно.

– Почему? Чем он отличается?

– В том-то и дело, что ничем.

– Ну, тогда ты прав, – пробурчала Декла, потирая веки. – Тогда это точно наш Йони.

– В принципе, я могу сама все утрясти, – повторила Лираз. – Кипрская полиция согласна, чтобы мы занимались этим делом при условии, что…

– Мы это уже слышали, – прервал ее отец.

– Сначала чуть не угодил в тюрьму в Англии, теперь отправишься в тюрьму на Кипре. – Мама жгла меня взглядом, полным разочарования. – Прямо международный преступник какой-то. Гордость семьи.

– Довольно, – прервала ее Декла, вставая. – Через час дети проснутся. В отпуске мы или нет? Хватит портить Йони жизнь. Я подпишу. Что от меня требуется?

– Гарантировать, что он не представляет опасности для пассажиров, – с облегчением вздохнула Лираз, протягивая Декле бланк странного розового цвета.

– Это же Йони. Даже если он на кого-нибудь набросится, единственным пострадавшим будет он сам. – Декла взяла со стола синюю ручку. – Где подписать?

– А еще вы должны гарантировать, что имущество корабля не пострадает.

– Понятно. Так где поставить подпись?

– Кроме того, вы берете на себя ответственность за то, что он не станет нарушать общественный порядок и покой пассажиров круиза.

– Хорошо-хорошо. Здесь?

– А в случае инцидента вы обязуетесь заплатить тридцать тысяч шекелей.

– Хрен вам, а не тридцать тысяч.

– Декла! – взмолился Амихай. – Следи за языком!

– Что Декла? – закричала она, бросив ручку на стол. – Дети спят тремя этажами ниже.

– Все равно, – вздохнул Амихай. – Мы должны подавать пример.

– Пример чего?! – закричала Декла, глядя на меня. – Мой братец-хулиган может нас всех разорить, а тебя волнует, что я сказала «хрен»?

– Никакой я не хулиган, – пробормотал я, опуская глаза.

– Не встревай, – оборвала меня мама. – Ты нашел номер своего страхового полиса?

– Нет, мамочка, – ответил я, дрожа то ли от холода, то ли от возбуждения, то ли от страха, то ли от отчаяния, то ли от всего этого вместе. – Как видишь, у меня не было на это времени.

– Откуда же взяться времени-то, – взмахнула руками мама. – Вот вырядиться как Николае Гуцэ время у тебя нашлось, а как сделать что-нибудь для мамочки… Лучше ни о чем и не просить.

– Я не могу дольше задерживать корабль, и осталась всего…

– Тебя кто воспитывал, хотелось бы знать? – не унималась мама, полностью игнорируя Лираз. – Ты когда-нибудь видел, чтобы отец колотил костылями в дверь?

Я молчал, опустив глаза. Но зная, что в подобных случаях я обычно отмалчиваюсь, мама, не дожидаясь ответа, продолжала:

– А я когда-нибудь стучалась в дверь как сумасшедшая? Отвечай!

Я сидел, сжавшись в комок на стуле, парясь в нелепой роскошной одежде, желая, чтобы кто-нибудь включил кондиционер или, на худой конец, выключил маму. Но, по-видимому, ни одному из этих желаний сбыться было не суждено.

– Или может быть, ты видел, как кто-то из нас набрасывается на почтенных стариков, переживших Холокост? – твердила свое мама. – Может, Декла только этим и занимается у себя на базе, а я и не знаю?

– Хватит, мама! – запротестовала Декла.

– В самом деле, Рути, – попытался вставить слово папа, чтобы ненароком не заснуть, – при чем тут Холокост?

– Не встревай, Ицик, – огрызнулась мама. – Вот если бы ты приходил домой пораньше, твой сын не стал бы преступником.

– Так я уже восемнадцать лет на пенсии, Рути.

– И ты не видел, как он опускается? Что у него нет диплома, нет приличной работы…

– Мы всего в двух километрах от территориальных вод Кипра. Надо, чтобы…

Вот где была настоящая тюрьма! Ни звонок из банка в Лондоне, ни перспектива оказаться в руках кипрской полиции не беспокоили меня так, как полная зависимость от этих людей.

Ничто не пугало меня так, как необходимость обращаться к ним за помощью.

Уже в который раз.

Я вернулся из Лондона больше пяти месяцев назад, но все мое общение с семьей сводилось только к практическим вопросам: хочу ли я есть, чем собираюсь заниматься, когда намерен освободить комнату, когда и каким образом смогу вернуть деньги и, наконец, когда я начну сам отвечать за свои поступки.

И никто не спросил меня о том, например, что произошло в Лондоне. Или почему я, годами не отлипавший от объектива, не могу взять в руки камеру.

Или, на худой конец, справиться о моем самочувствии.