Улыбочку! - Омер Барак

уж точно не станет помехой. Что касается родителей, я, даже не напрягаясь, знаю, что они подумают – разве можно убить того, кто и так не вполне жив?

– Тебе не удастся забрать у меня то, на что я потратила столько усилий, слышишь? Так при чем здесь эта гребаная свадьба?

Какой прекрасный кадр, вдруг промелькнула мысль, несмотря на то что жить мне оставалось, может, пару секунд. Утренний свет, пробивающийся сквозь какие-то щели, играл всеми оттенками серого на волосах Лираз, держащей пистолет в вытянутых руках, подобно героиням комиксов «Марвел», а ее зеленые глаза казались такими прекрасными! Не знаю, что обычно говорят люди, готовящиеся умереть, но осмелюсь предположить, что я был первым, кто в подобной ситуации произнес:

– Вы не могли бы постоять минуточку в таким положении? Я должен сбегать к себе в каюту и принести фотоаппарат.

И мне уже было все равно, нажмет она на курок или нет.

– Зачем, Йони? – спросила Лираз, сжимая пистолет уверенной рукой. – Скажи мне зачем.

Чтобы не упустить кадр, Лираз.

Ведь ты, как и все нормальные люди, видишь лишь то, что у тебя перед глазами, и только тот, кто посвятил свою жизнь фотографии и начал заниматься ею в то время, когда надо было смотреть в окошко видоискателя, а не на экран, способен представить композицию в своем воображении.

Проблема в том, что со временем он перестает видеть то, что есть, и начинает видеть лишь то, что могло бы быть.

– Три… Эй, чего это ты вдруг расплакался? Как же я теперь буду в тебя стрелять?!

Не задумываясь ни на секунду, я завел руку за спину и достал из заднего кармана брюк коричневый кожаный кошелек, с которым никогда не расставался, но при этом выпустил костыль, потерял равновесие и рухнул на пол, почти желая получить пулю, которая должна была, наконец, избавить меня от боли.

– Не нужны мне твои деньги, идиот! – закричала Лираз, не опуская пистолет.

– А их там и нет, – задыхаясь, прохрипел я и подтолкнул кошелек в ее сторону, чувствуя, как по щекам струятся слезы.

– Тогда зачем он мне?

– Потому что вы спросили, почему я не на выставке в Лондоне.

Осторожно наклонившись и все еще не опуская пистолет, Лираз подобрала кошелек. В нем действительно не оказалось ни денег, ни кредиток, ничего, кроме трех фотографий, подписанных на полях по-английски: шестнадцатая неделя, двадцать четвертая неделя, тридцать третья неделя.

Последней лежала черно-белая фотография самой красивой, милой и нежной малышки в мире, сделанная за двадцать семь часов до того, как Яара вышла из туалета, хватаясь за стену и придерживая трусики.

Ее бледное лицо было даже не белым, а каким-то серо-зеленым, живот начала восьмого месяца беременности странным образом прогнулся внутрь, а по полу за ней тянулась непрерывная струйка крови.

Трусики ее с каждой секундой становились все краснее и краснее, а лицо, наоборот, все бледнее и бледнее. Оторвав взгляд от покрывавшей пол крови, Яара посмотрела на меня и прошептала:

– Кажется, у меня кровотечение, Йони.

Через четыре минуты после звонка в скорую помощь в двери ворвались два парамедика с носилками, с первого взгляда сообразившие, что происходит.

Яара лежала на полу в гостиной, а я гладил ее по волосам, прикрывая своим телом, и непрерывно повторял одну и ту же фразу:

– Все будет хорошо, милая. Все будет хорошо.

Ручеек крови уже достиг кухни. Мы были настолько напуганы происходящим, что не могли ни плакать, ни соображать.

– Не слушайте его, – проговорила Яара, обращаясь к парамедикам. – Главное – спасите ребенка. Остальное не важно.

И не успел кто-либо из них ответить, как она потеряла сознание.

Единственное, что осталось в моей памяти от того дня, был бег по сверкающему чистотой коридору больницы Святой Марии; гигантская надпись «Отделение интенсивной терапии»; кровь, продолжавшая капать на белые плитки пола; взгляд врача, который, увидев Яару, прошептал медсестре: «Готовьте операционную. Немедленно»; каталка с лежавшей без сознания Яарой, которую я безуспешно пытался догнать, все быстрее удалявшаяся от меня; рука секретарши, кричавшей, чтобы я перестал гнаться за каталкой и заполнил бланк, иначе «она тоже умрет»; и полное непонимание ее последней фразы.

Что значит: «она тоже»? Разве кто-то уже умер?

Лираз окинула взглядом фотографии.

Посмотрела на меня.

Снова опустила взгляд на фотографии.

– Это… – попыталась спросить она, но, видимо, сама угадала ответ.

Я кивнул.

– Но… – задала Лираз вопрос, который я не перестаю задавать себе по сей день, – если все шло именно так, где же тогда ваш ребенок?

И вдруг бесконечный зеленый, тускло освещенный коридор, в котором я находился, напомнил мне сверкающий коридор больницы Святой Марии и захлопнувшиеся перед самым моим носом стальные двери операционной. Все, что я чувствовал тогда, была обида на то, что меня оставили снаружи и заставили заполнять возмутительно неуместную своей веселой пестротой кипу розовых, голубых, желтых и оранжевых бланков.

– Дыши глубже, Йони, – склонилась надо мной Лираз, положив на пол пистолет, из которого она предусмотрительно вынула обойму. – Я бы снова отвезла тебя в лазарет, но мне совсем не хочется окончательно доконать твою мать.

А еще я вспомнил запах чистоты, яркий белый свет и синюю сумку, которую я машинально схватил в последний момент, когда парамедики уже отнесли Яару в машину: в ней лежали кошелек, удостоверение личности и моя «Лейка» с тридцатью пятью отснятыми кадрами и еще одним, он должен был стать заключительным аккордом моей выставки и нашим первым семейным фото, которому так и не суждено было появиться на свет.

Вспомнил проклятую, причиняющую жгучую боль мысль, что, может быть, все еще образуется, что пульс вернется и что произошло какое-то чудовищное недоразумение.

И тот момент, когда я не мог ни стоять, ни сидеть, ни тем более заполнять эти дурацкие бланки, расплывающиеся перед глазами как пятна Роршаха, потому что забыл, как двигать рукой и писать, не понимая, где нахожусь и что происходит, но зная, что ничего из этого не должно было произойти.

Теперь, когда я вспоминаю все это задним числом, мне кажется, что прошло всего секунд пятнадцать, ну, самое большее двадцать, пока не открылась другая дверь и вышедший оттуда врач в покрытом пятнами засохшей крови Яары халате не произнес:

– На несколько часов она останется в коме, но все будет хорошо. На ваше счастье, вы успели вовремя.

Я огляделся вокруг, не понимая, как слова «счастье» и «вовремя» соотносятся с тем фактом, что Яара находится в коме и что с ней все будет хорошо.

Ведь мы приехали сюда втроем, доктор.

Так куда же делось это третье