Полупрозрачный палимпсест - Геннадий Александрович Барабтарло

нижними зубами надгубье, потом пожимает плечами.

Сороканич. Минуту.

Встает и выходит в коридор. Хилков тоже встает и подходит к окну. Любарский достает из коробки другую папиросу, постукивает ею об подлокотник кресла, закуривает и со второй, более энергичной попытки задувает спичку.

Любарский. Вы разбираетесь в химии?

Хилков (не отвечает, смотрит в окно. Потом поворачивается). «Химия» – странное слово, урезанное арабское «алхимия».

Любарский. Вот как… не знал…

Сороканич возвращается с коричневым рюкзаком, ставит его на пол и достает оттуда серебристый сверток, кладет его на стол и наполовину разворачивает фольгу и под ней мягкую жатую, пропитавшуюся маслом коричневую бумагу, обнажив сплюснутый ком серой глины с бурыми пятнами, размером с небольшую сырную голову. Сильно запахло мазутом.

Любарский (следя за его движениями). …не знал, думал – наоборот.

Хилков. Можно потрогать? (Протягивает руку.)

Сороканич. Пожалуйста, но осторожно.

Хилков (отводит руку). Взрывается от прикосновения?

Сороканич (смеется). Нет, в эту штуковину можно стрелять из базуки почти в упор. Просто вы пальцы вымажете.

Хилков. Как же она взрывается? От удара? От огня?

Любарский шумно затягивается и давит зардевшую папиросу об пузатую глиняную «птифуру».

Сороканич. Нет, не от огня.

Хилков. Как тогда?

Сороканич бросает взгляд на Любарскаго, тот такой же пристальный на него, чуть прищурив левый глаз.

Хилков. Ну что за тайны, ведь это, наверное, общеизвестно, погуглить только…

Сороканич (кашлянув). Детонация происходит во второй руке, так сказать, поджогом вторичного взрывного устройства.

Хилков. Бикфордов шнур?

Сороканич. Нет, электрический.

Хилков. Но я думал, бикфордов шнур, пока горит, дает время отбежать на безопасное разстояние.

Сороканич. Только в кино. При взрыве птифура даже со стандартным давлением газов в 275 килобар волна первой фазы распространяется со скоростью около восьми километров в секунду: не только не отбежишь – моргнуть не успеешь. Взрыв мгновенный, буквально. Беглость газов такова, что позади их образуется вакуум и они стремятся назад во второй фазе – как бы новый взрыв, но уже слабее, конечно.

Пауза.

Хилков. Имплозия после эксплозии.

Сороканич. Хм… вроде того.

Хилков. Не понимаю – как же тогда им пользуются?

Сороканич. Обыкновенно птифуром пользуются для разрушений ограниченного радиуса действия – сделать пробоину в стене, уничтожить бронетранспортер, разбить мост посередке и тому подобное. Для таких задач довольно половины этой массы (кивает в сторону серой головы). Его ведь можно буквально вдавливать в щели и трещины. Или укладывают несколько малых зарядов на известном разстоянии по периметру и взрывают поочередно. При столь малой массе взрывная волна компактна. В противном случае пользуются сравнительно безопасным динамитом. Или ТНТ, который в принципе можно детонировать даже… (Осекается.) Но нам это не подходит, так как, с одной стороны, взрыв необходимо направить и компоновать так, чтобы ограничить побочные разрушения, а с другой – требуется взорвать хоть и небольшое, но довольно тяжелое и устойчивое многоступенчатое здание с большим статическим сопротивлением очень разного материала…

Хилков. Гранит?

Сороканич. Только облицовочный. Каркас там из кирпича и железобетона. Очень много тонн песка засыпано и в фундамент, и в стены…

Хилков. Вот как! Но ведь не сразу же?

Сороканич. Нет, в начале тридцатых, по Щусеву велению и стараниями товарища Певзнера…

Любарский. Чтоб саркофаг, который наш Игорь называет плотоядом, и его содержимое не растрясло от парадных танков…

Хилков. Так, стало быть, на расстоянии? По радио?

Любарский дважды глухо покашливает через нос.

Сороканич. Это тоже кинематограф. Тут требуется не полтора кило на тонну, как обычно берут, а пять с половиной… Поэтому нужно будет дополнительно поместить внутри в гексагональном расположении еще сто три кило птифура.

Хилков. Поместить – как?

Сороканич (не глядя на Любарскаго, молча и аккуратно заворачивает глиняную дыньку и кладет ее назад в рюкзак). Ночью будет в два приема внесено и заряжено. (Подхватывает рюкзак на плечо и уносит в комнату.)

Хилков. Но там же охрана?

Любарский. Охрана? Охрана только в этой моргулисовецкой дребедени. Караула у дверей нет с девяносто третьего. Площадь освещена плохо, хотя стену сильно подсвечивают с земли галогенными прожекторами, но за ними довольно темная узкая зона. С ГУМа праздничную иллюминацию уже сняли; правда, на крыше там автоматический поворотный прожектор и на стене еще два, но в час их обычно выключают, да и радиус их всегда один и тот же и нам не помеха.

Хилков. Но как туда проникнуть? Не через парадный же вход.

Любарский. Нет, конечно. Рабочие оставили после себя траншею между стеной и тыльной стороной здания – закрыли брезентом и бросили. Так и стоит с конца ноября, очень для нас удобно. Вход на трибуны, сзади, имеет эскалатор – для старцев политбюро построили в семидесятые. Его как раз теперь собрались демонтировать и двери там временные. Оттуда есть боковая дверь в колумбарий и главный вестибюль.

Хилков (помолчав). Я все-таки не понимаю, как все это взрывается, если…

Любарский (встает). Упреждающее устройство нашего изобретения. Действует безотказно. Боб и это вам объяснит в свое время, а пока, я думаю, с вас довольно.

Сцена восьмая.

Понедельник, около полудня

Челобитьево на Клязьме. Коттедж буквой «А»: остроугольная двускатная крыша почти до земли. Подъезжают два автомобиля, из одного выходит высокая дама в норковой шубке и круглой шапке того же меха и в сапожках; из другой о. Елисей в том же облачении, что и в прошлой сцене, с толстой, как бы акушерской сумкой и с бутылью святой воды, завернутой в шерстяной шарф. Входят в дом. Анна Петровна проходит прямо в комнату, снимает шубу и вешает ее в открытый шкап в углу, продолжая говорить начатое на улице. Снимает и шапку и встряхивает головой, высвобождая массу каштановых волос, которые, впрочем, тут же собирает обеими руками в пучок назади и привычно перехватывает его резинкой. О. Елисей топчется в маленькой передней о коврик и нога об ногу, чтоб сбить приставший к подошвам снег. Комната о трех окнах в трех стенах, скандинавская мебель, у футона справа и слева по круглой, светлого дерева тумбочке в виде сужающегося книзу цилиндра, вроде кубинской конги на металлической трехногой подставке. На одной – старомодный белый телефон с диском и спиральным шнуром, на другой – темно-зеленая вогнутая ваза. Посредине небольшой квадратный стол, ничем не покрытый, на каждой стороне по жесткому стулу.

О. Елисей (входя и ставя сумку на стул, а бутыль на стол). Не извиняйтесь, Анна Петровна, не извиняйтесь, какие тут извинения. Вы говорите «пропал» – то есть что же…

Анна Петровна (вперебив). Простите, в