Полупрозрачный палимпсест - Геннадий Александрович Барабтарло

Вам, может быть, пригодится знать, что Андрей – единственный среди нас убежденный монархист.

Веригин слегка наклоняет голову в знак полушутливого признания справедливости сказаннаго.

Хилков. Н-да. Остальные, надо полагать, бомбисты-легитимисты.

Любарский (морщась). Вы не можете не зубоскалить.

Хилков. Ну простите, больше не буду. Борис… Андрей… Нина… Игорь… Но кто «ш»? Вы?

Любарский. Для затычки. Не придирайтесь. И меня в институте одно время звали Шах – находили сходство. Он как раз тогда приезжал в Москву.

Хилков. Без вас – «бани»…

Сороканич хмыкает.

Любарский. Все-таки тянет вас за язык. Вы, как и Игорь, любите подбрасывать и ловить слова.

Хилков. Он иногда роняет… По ассоциации с «Башнями», я вспомнил – во втором действии там у Моргулиса топорные кремлевские декорации на заднем плане, и Спасская…

Любарский. Да… (Подходит к окну.) Мы с Веригиным только что из Питера, жили в гостинице, чуть ниже, чем здесь: какая все-таки разница в видах, в композиции ландшафта! Там ровное болото, все здания выше одно другого только крышами, не фундаментами. А тут все на холмах, отсюда хорошо видно…

Хилков. На семи?

Веригин. На семи – как Афины, Рим, Киев.

Хилков. Все на семи? Почему?

Веригин. Потому же, почему у семи нянек дитя без глазу, а Сороканич семи пядей во лбу. Так положено для великих стольных городов.

Молчат. Все глядят в окно.

Любарский. И на каждом холму рябой людоед поставил по башне.

Пауза.

Веригин. В Манхаттане у каждой башни свое имя. Да и вся Америка задумана как «град на горе». Небо царапать. Посмотрите на доллар с исподу.

Хилков (подходит к окну). Жуткое слово – «небоскреб». Как ногтем по грифельной доске.

Веригин. А знаете его историю?

Хилков. Нет.

Веригин. Вильям Дженни, с максимгорьковской кличкой Барон, построил первый.

Хилков. В Манхаттане?

Веригин. В Чикаго. В двенадцать этажей, высотой в сто восемьдесят футов – ниже этого метров на… (встает и тоже подходит к окну и смотрит вниз, отодвинув штору и тюль) двадцать. Сказал: «Мы хотим достичь высоты Вавилонской башни, чтоб крыша здания скребла небесную твердь».

Сороканич пересаживается с раковиной в руке в кресло в другом углу от окна, зажигает спичку о каблук, закуривает и гасит спичку встряхом кисти.

Сороканич. Когда это было?

Веригин. Когда? Не помню точно, в конце века. Строили два года. Курьезно, что здание принадлежало агентству страхования жилищ. В 1931-м снесли, то есть в том же, что и храм (кивает в ту сторону реки). Меня водили на это место, там теперь банк, в три раза выше.

Сороканич. Высокое железобетонное здание лучше всего взрывать на уровне приблизительно одной трети общей высоты. Это, например, – на девятом или на десятом.

Любарский (смеется). Ты редкий человек, Боб. Творческий разрушитель. Тебя не хватало большевикам в тридцатые.

Сороканич. Да они и разрушать толком не умели. Мука смотреть их хронику, как они и так и сяк разламывали этот храм.

Любарский. Ты бы сразу распистонил, я понимаю.

Сороканич (пожимает плечами). Все лучше, чем так, по кускам.

Любарский. Это потому, что ты неверующий.

Сороканич. А ты?

Любарский. Я тоже, но все-таки… (В дверь звонят.) А вот и наши верующие прибыли.

Сороканич аккуратно кладет дымящуюся сигарету поперек раковины и выходит в переднюю. Оставшиеся молчат.

Сцена тринадцатая

Входят Холодковский и Нина. Хилков один встает, остальные не здороваются, как люди ненадолго разошедшиеся по разным комнатам и теперь опять собравшиеся; она садится в кресло, опростанное Сороканичем, он – на свободный стул у стола, против Хилкова. Сороканич занимает прежнее место на подоконнике, переместив туда курительные принадлежности. Веригин продолжает стоять у окна.

Веригин. Вот Боб говорит, что храм лучше было сносить, чем взрывать.

Сороканич. Я этого вовсе не говорил, скорее наоборот.

Холодковский. Какой храм?

Веригин. Тот самый.

Холодковский. «Снести здание» – вообще странное выражение: куда снести?

Сороканич. С лица земли.

Холодковский. На дно морское.

Веригин (Хилкову). Знаете ли вы о проекте Селиверстова? Он его подал, когда там еще ничего не было и о восстановлении говорилось как о вещи несбыточной.

Холодковский. Как же ничего не было: я еще помню круглый бассейн хлоровонной зеленой воды, над которой зимой клубились густые цветные испарения как слой тумана, и оттуда доносились всплески и вскрики под какую-то танцевальную музыку…

Любарский. Ты уже это говорил, этими самыми словами.

Холодковский. У меня нет больше новых слов, все вышли.

Веригин. Так не знаете об идее Селиверстова?

Хилков. Кто это?

Веригин. Художник, иллюстрировал книжки. Он предложил на месте храма построить маленькую церквушку, по образцу Покровской на Нерли, а над ней и вокруг из тонких серебристых прутьев из титана точно воспроизвести контур прежнего храма, как бы призрак его, с подвешенными эоловыми арфами, чтобы тихо позванивали день и ночь… Идеальный памятник.

Молчание.

Хилков. В Кремле хотят ставить муляж Чудова…

Веригин. Да. Как у немцев, когда ставят на капитальный ремонт. Называется «Корпус 14». Гадость. За что они ни возьмутся, все обречено и заведомо как-то оглушительно бездарно.

Молчат. Холодковский что-то записывает на осьмушке бумаги, зачеркивает, снова пишет.

Веригин. Спасский храм разрушили пятого декабря, сразу после последней крупной переделки капища Певзнером. Я думаю, что генеральный замысел Дворца Советов, обезьяний, как всегда и все у них, был поставить на месте храма Спасителю храм поклонения если не живому, то во всяком случае внесмертному вождю и спасителю угнетенного человечества так, чтобы он находился в некотором архитектурном и зрительном соответствии с малым храмом с его нетленными диалектически-матерьяльными мощами. С любого из ста этажей начиная от пятнадцатого крипт был бы виден как на ладони. А чудовищную его статую на поворотном круге было бы видать из любой точки «Новой Москвы».

Хилков. Зачем поворотный круг?

Веригин. Гельфрейх хотел, чтобы он поворачивался за солнцем, на которое указывал бы народам, но это было технически трудно сделать при такой массе.

Сороканич. Какой высоты?

Веригин. Что, здание? Четыреста пятнадцать – четыреста двадцать метров, намного выше Эмпайр Стэйт.

Сороканич. Нет, статуя.

Веригин. Сто метров. Если поставить рядом с этим, макушка была бы вровень с окном.

Пауза.

Хилков. Собственно, мы и сидим в одном из осколков этого замысла.

Долгая пауза.

Холодковский. Спасский собор в Чертолье поставлен был на месте Алексеевского женского монастыря, который из-за этого пришлось перенести в Красное Село. Снесли монастырь.

Любарский. Правда, что выселенные монахини прокляли это место?

Холодковский. Глупости. Как можно проклясть освященное место? Но,