Равенсбрюк. Жизнь вопреки - Станислав Васильевич Аристов

Долагерный опыт асоциальных не включал опыта участия в какой-либо организованной группе, подобной партии или религиозной общине. Единственное, что их объединяло, – это опыт притеснения со стороны государства, которое продолжалось в концентрационном лагере[618]. Большинство заключенных относилось к данной группе отрицательно, во многом воспроизводя стереотипы, существовавшие до лагеря[619]. По мнению немецкой исследовательницы К. Шикорры, политические узницы наделяли образ асоциальных отрицательными чертами, стабилизируя тем самым собственную групповую идентичность[620]. Заключенные, оказавшиеся в Равенсбрюке по политическим мотивам, характеризовали асоциальных заключенных как пособников нацистов, не имевших права называться жертвами. Одновременно политические формировали позитивное представление о собственной группе, как обладавшей моральными ценностями и убеждениями, которых они не предали. За счет так называемых асоциальных политические пытались нейтрализовать отрицательное представление нацистов о себе, разрушавшее их групповую идентичность.

Не обладая общей идентичностью, асоциальные не выстраивали групповых стратегий выживания[621]. Они старались в одиночку добыть себе пищу, одежду, лекарства[622]. Так же как и уголовницы, некоторые из асоциальных заключенных пытались выжить за счет притеснения и уничтожения других узниц. Однако их агрессия усиливалась не только в связи с потребностью в демонстрации своей принадлежности к «лагерной аристократии», но и желанием получить определенный реванш за опыт общественного и государственного неприятия, существовавший до их попадания в концентрационный лагерь. Тем более что это нестабильное, изолированное ото всех положение асоциальных сохранялось и в лагерном обществе, приводя женщин к попыткам самоутверждения через агрессивное поведение.

В среде асоциальных имелись лидеры, которые могли либо помогать «блоковым» и «штубовым» установить хотя бы временный порядок в бараке, либо, наоборот, пытаться всячески препятствовать этому[623]. В очередной раз проявлялась значимая роль неформальных лидеров, не обязательно занимавших посты в лагерном «самоуправлении».

О том, в каких областях работали уголовницы и узницы из асоциальных, сохранилось не так много сведений. Рабочие бригады, состоявшие преимущественно из асоциальных, были заняты в основном неквалифицированным тяжелым физическим трудом. Заключенные данной категории трудились в бригаде, обслуживавшей крематорий и собиравшей трупы женщин, умерших на территории Равенсбрюка[624]. По воспоминаниям бывшей узницы чешки В. Хозаковой, одна из асоциальных запомнилась ей своей усердной работой на эсэсовском предприятии, где она перевыполняла норму, получая за это дополнительную пищу[625]. Особой формой деятельности являлся принудительный труд в борделях[626]. Узницы могли рассматривать данное предложение как возможность построить свою стратегию выживания[627].

Отсутствие в среде асоциальных заключенных сплоченных групп приводило к тому, что узницы пытались сохранить лишь свою индивидуальную идентичность. Зачастую политические отмечали, что для асоциальных главной целью являлось лишь удовлетворение голода и уклонение от работы[628], а не отстаивание каких-либо собственных убеждений и ценностей. Неоднократно подчеркивалась невозможность организации культурной деятельности в их среде[629]. Тем не менее некоторые формы культурной деятельности все же возникали и у асоциальных. Так, они исполняли песни, известные им до заключения, а также лагерный фольклор[630]. Под руководством политической заключенной Н. Херберман женщины разучивали религиозные песнопения. Некоторые узницы делали небольшие подарки друг другу в форме песен или поэм[631]. К. Шикорра, занимавшаяся проблемой узниц-асоциальных отмечала, что проявления культурной деятельности были характерны для них в Равенсбрюке лишь до 1942 г., когда большинство группы составляли проститутки, имевшие хотя бы некоторый совместный опыт[632]. В дальнейшем группа стала абсолютно гетерогенной, в связи с чем исчезли все проявления культурной деятельности.

Идентичности асоциальных заключенных могли сохраняться как неизменными[633], так и эволюционировать. Данные изменения развивались не только в сторону соотнесения с надзирательницами, когда женщины начинали копировать даже их интонации, манеру поведения и мимику[634]. Отсутствие групповой идентичности делало узниц из среды асоциальных объектом воздействия со стороны других групп, пытавшихся склонить узниц к своим убеждениям. Как уже отмечалось, в результате миссионерской деятельности «Свидетелей Иеговы» заключенные с черным винкелем начинали верить в Иегову, становились «исследовательницами Библии»[635]. Представительницы организованных групп политических также стремились повлиять на женщин из категории асоциальных. При этом уголовницы, по мнению заключенных по политическим мотивам, не имели шансов на изменение своего мировоззрения[636]. По воспоминаниям М. Кун-Видмайер, находясь вместе с представительницами асоциальных в карантинном блоке, немецкие коммунистки организовали для них игру «Города», налаживая элементарные взаимоотношения. Другая немецкая коммунистка – А. Штиглер – читала для асоциальных «простые и приятные» романы, найденные в макулатуре и запрещенные для использования в концентрационном лагере[637]. К. Ляйхтер и Р. Йохманн проводили интервью с женщинами, принадлежавшими к категории асоциальных, осуществив тем самым социологическое исследование[638].

Однако уровня активного сопротивления лагерному руководству ни узницы-уголовницы, ни асоциальные заключенные так и не достигли. Подобный факт объяснялся несколькими причинами. С одной стороны, они не видели в нацистах своего политического или религиозного врага. С другой стороны, заключенные этих категорий, в первую очередь так называемые асоциальные, не имели совместного долагерного опыта, к которому можно было бы апеллировать при формировании группы в лагере.

3.4. Узницы по расовым мотивам

Преследование евреев и цыган не было новым явлением европейской истории. Однако только во времена Третьего рейха их дискриминация достигла своего апогея, выразившегося в политике геноцида. Именно подобный экстремальный опыт объединил эти группы – как минимум 16 331 еврейку[639] и около 2800 цыганок[640], депортированных в Равенсбрюк.

Шансы на спасение заключенных-евреек находились в прямой зависимости от изменений, происходивших во внутренней и внешней политике Третьего рейха, от эволюции всей нацистской лагерной системы в целом и в частности Равенсбрюка. Возможности выживания евреек также не были одинаковыми на различных этапах существования лагеря.

На первом этапе – с мая 1939 по конец марта 1943 г. – происходила эскалация нацистской политики в отношении узниц-евреек, результатом которой стало фактически уничтожение группы. Женщины направлялись лагерной администрацией на самую тяжелую физическую работу: на разгрузку барж, рытье траншей и строительство. Еврейки трудились в течение всей недели, в то время как другие узницы получали выходной. Их лагерный паек был минимальным, а эсэсовские врачи отказывались им помогать[641]. Узницы-еврейки регулярно подвергались жестоким экзекуциям. Так, после покушения на А. Гитлера 8 ноября 1939 г., которое не имело к еврейкам Равенсбрюка никакого отношения, их насильно заперли в блоке № 11 на месяц. Не имея возможности оставить барак, некоторые женщины были на грани сумасшествия[642]. Подобное жестокое отношение к данной группе заключенных объяснялось идеологическими представлениями нацистов, в соответствии с которыми еврейки относились к категории «недочеловеков», следовательно, не имели абсолютно никаких прав.

Более того, на начальном этапе существования лагеря группа евреек состояла из представительниц нескольких категорий – асоциальных, уголовниц, политических и др., что не позволяло им