Равенсбрюк. Жизнь вопреки - Станислав Васильевич Аристов

Переполненный узницами Равенсбрюк не мог вместить всех женщин. Прибывавшие в лагерь размещались в палатке, специально созданной в конце лета 1944 г. между блоками № 24 и 26. Одновременно в ней вынуждены были находиться до 3000 человек[666]. На протяжении долгого времени в палатке отсутствовали нары, узницы спали на соломе даже зимой. Не было и туалетов, что в условиях переполненности помещения приводило к эпидемиям дизентерии и тифа[667]. Получая минимум пищи, узницы умирали в этой палатке по нескольку десятков в день[668]. Более того, еврейки, депортированные в 1944 г. в Равенсбрюк, вспоминали, что терпели избиение и воровство со стороны старших в бараках, а также от узниц других национальностей[669]. В большинстве случаев после недолгого пребывания в Равенсбрюке трудоспособные заключенные отправлялись в лагерные филиалы, где условия существования были различными[670].

По справедливому замечанию Ю. Бубер-Агасси, у евреек отсутствовали элементы, которые являлись базисом организации групп, – общая национально-государственная принадлежность, идеология, вера[671]. Как вспоминала бывшая узница Ж. Тиллион, ей не удалось заметить какой-либо связи между различными группами евреек[672]. Даже если некоторые из заключенных обладали долагерным опытом участия в организованных группах, они не смогли воплотить его в Равенсбрюке. Травмирующий опыт заключения в концентрационном лагере усугублялся у большинства евреек, прибывших в 1944–1945 гг. в Равенсбрюк, тем, что они не осознавали причину своего ареста. Тем более что и Венгрия, и Словакия долгое время являлись союзниками Германии. Незнание иностранных языков представительницами различных стран осложняло процесс коммуникации между различными лагерными категориями[673]. Наконец, еврейки, в отличие от большинства лагерных групп, не имели доступа к лагерному «самоуправлению». Лишь с середины 1944 г. некоторые из них, только так называемые «метисы», стали занимать различные посты – в лагерной полиции, ревире, отделе труда и даже комендатуре[674]. Еврейки оставались зависимыми от других категорий узниц, получая от них на данном этапе лишь нерегулярную помощь[675].

В большинстве случаев заключенные-еврейки пытались спастись индивидуально. Женщины покупали себе одежду за хлеб, устраивались на дополнительную работу, чтобы получить немного пищи[676]. Только впоследствии, если появлялась возможность, узницы старались восстановить свою долагерную идентичность. Американская исследовательница Р. Зайдель отмечала, что одним из произведений евреек, относившихся к данному периоду, являлся карандашный рисунок, автором которого была Б. Тайтельбаум. Она же создала игральные карты, по которым узницы-цыганки предсказывали будущее[677]. Еврейка Д. Ла Гуардия Глюк получила на Рождество 1944 г. от одной из узниц в подарок альбом[678]. Не имея возможности организовать общую молитву, что удавалось, например, полькам – католичкам из скаутских групп, заключенные-еврейки молились поодиночке[679].

Как и в случае с еврейками, цыганки имели минимальные возможности выжить в Равенсбрюке. Представленных в Германии несколькими этническими группами[680] цыган вплоть до конца 1938 г. нацистские идеологи относили к «асоциальным элементам», чему способствовали существовавшие на протяжении сотен лет общественные стереотипы восприятия. Черты, характерные для цыганских племен, такие, как регулярные миграции, игнорирование выплат государственных налогов, отказ от регистрации частной собственности и получения паспортов, приводили к возникновению у цыган проблем с государственными институтами. В условиях нацистской диктатуры подобное поведение привело к арестам и отправке цыган в концентрационные лагеря в качестве «асоциальных элементов». Однако уже 8 декабря 1938 г. Г. Гиммлер заявил о рассмотрении «цыганского вопроса» сквозь призму расы, тем самым положив начало ужесточению политики национал-социалистов по отношению к цыганам[681]. Подобное изменение идеологии нацистов привело к усилению их террора в отношении цыган и, как следствие, осложнило возможности выживания последних. Именно расовая принадлежность узниц-цыганок Равенсбрюка предопределила тот факт, что нацисты направляли их, как и евреек, на самую тяжелую физическую работу, урезали лагерный паек, отказывали в лечении, подвергали жестокому насилию[682].

Однако если с 1939 по 1942 г. узницы-цыганки имели в Равенсбрюке хотя бы некоторые шансы на спасение, то в 1942–1943 гг. возможности существенно сократились. В этот период заключенные были депортированы в Аушвиц-Биркенау, где начал функционировать специальный «цыганский семейный лагерь»[683]. Основная масса женщин, оказавшихся в более жестоких условиях существования, погибла[684].

Как отмечала исследовательница нацистской политики в отношении цыган Х. Кроковски, семья, наряду с уважением старших и родителей, занимала ведущее место в их системе ценностей[685]. Учитывая тот факт, что цыгане депортировались в концентрационные лагеря семьями, очевидно, что, спасаясь, они апеллировали именно к семейному долагерному опыту. Если же родственные связи в условиях концентрационного лагеря распадались, то женщины пытались выжить индивидуально[686].

Расовая принадлежность узниц-цыганок не позволяла им занимать значимые посты в лагерном «самоуправлении». Такая ситуация делала их, как и евреек, группой, зависимой от других, влиятельных в лагерной иерархии категорий узниц. В отличие от евреек, цыганки не имели организованной поддержки со стороны политических заключенных. Одной из причин, приводивших к этому, как и в случае с асоциальными женщинами, являлись стереотипы, сформировавшиеся у женщин до заключения. В мемуарах бывших политических узниц цыганки описывались неопрятными заключенными, занимавшимися воровством[687]. Подобные предубеждения в отношении цыганок имелись и у некоторых евреек. Таким образом, долагерные стереотипы были крайне устойчивы и воспроизводились даже у представительниц групп, непосредственно контактировавших друг с другом и находившихся при этом в особо бедственном положении[688]. Более того, иногда противоречия между ними приводили к дракам[689].

Еще одной причиной отрицательного отношения к цыганкам могла быть попытка стабилизации собственной идентичности за счет других категорий. Срабатывал защитный механизм компенсации в условиях, когда отрицательные представления нацистов о политических разрушали их представления о себе. В результате европейские коммунистки и социал-демократки, советские военнопленные, польские скауты не желали воспринимать равенства собственных страданий как с асоциальными и уголовницами, так и с цыганками. В то же время организованные фракции политических относили евреек к наиболее притесняемой нацистами группе. Наконец, в основе третьей причины лежали, очевидно, реальные факты, имевшие место в концентрационном лагере, – воровство, драки и т. д. Однако, анализируя случаи отстраненного или враждебного отношения узниц к цыганкам, необходимо учитывать и случаи поддержки представительниц этой группы[690].

На протяжении 1942–1943 гг. в Равенсбрюке оставалось небольшое количество узниц-цыганок[691]. Только в 1944 г. они вновь начали депортироваться нацистами в Равенсбрюк в массовом порядке, что было связано с ликвидацией цыганского лагеря в Аушвиц-Биркенау[692]. В большинстве случаев это были работоспособные заключенные, а также «метисы»[693].

В отличие от 1939 г., нацисты разместили их в различных бараках, что осложняло поддержку близких. Ориентированные на свои семьи узницы не смогли установить контакты с другими группами, исключив тем самым получение помощи с их стороны. Как