Паткуль. Неистовый лифляндец - Борис Николаевич Григорьев

Темпельманна появилась странная мысль: уж не из-за того ли на самом деле Паткуль привёл с собой поляков и саксонцев, чтобы вернуться в родные места? А Паткуль сыпал названиями стран, в которых ему пришлось жить последние годы, именами европейских правителей, при дворах которых был принят и которые защитили его от посягательств шведских властей. Он рассказал о визите в Москву, о своей ведущей роли в миссии Карловича, о своём плане войны со шведами, получившем поддержку самого царя (о том, что русские воспринимались в Лифляндии как враги, Паткуль, вероятно, забыл, писал Темпельманн в своём «отчёте» рижскому генерал-губернатору), и, наконец, посвятил собеседника в планы короля Августа в отношении собственно Лифляндии.

– О Боже, – вздохнул Темпельманн, услышав слова о присоединении провинции к католической Польше, – нашей религии грозит опасность!

– Ни в коем случае! – заверил его возбуждённый Паткуль. Он вытащил из шкатулки копию договора с Августом об условиях присоединения Лифляндии и стал доказывать пастору, что Лифляндия получит широкую автономию, что дворяне восстановят свои права, и всё в провинции останется по-старому. Для подкрепления своей аргументации Паткуль, по словам пастора, привлёк даже исследования английского астролога Ханеманна, в которых последний назвал 1700 год счастливым для Лифляндии – в пользу этого прогноза говорило расположение звёзд. В частности, одна маленькая звезда – Скифия – будет оказывать благоприятное воздействие на европейскую политику. «Вероятно, этой звездой он будет сам», – не без иронии докладывал Темпельманн Дальбергу.

Диалога на этой недобровольной встрече не получилось, был страстный монолог, театр одного актёра для единственного зрителя – правда, зрителя проницательного и умного, отлично угадавшего психологическое состояние и верно изобразившего его в своей записке по начальству. Данный эпизод лишь подтверждает предположение о том, в каком удручённом и отчаянном состоянии пребывал Паткуль, вернувшись на родину, какое одиночество и разочарование охватило его после всего увиденного, как сильно он жаждал найти хотя бы отблеск сочувствия своему делу у своих земляков, если он пустился в многочасовой откровенный и подробный разговор с каким-то статистом в его драматическом действе, каковым несомненно был пастор Темпельманн! Вряд ли Паткуль мог предполагать, что, разговаривая с пастором, он сможет повлиять хотя бы на настроения клироса. Нет, ему просто нужен был любой человек, которому он мог бы излить свою наболевшую душу. Несомненно, это были минуты слабости и заблуждения, но они скоро пройдут, и Паткуль выйдет из этого унижения ещё более жёстким, твёрдым и беспощадным проводником собственной идеи.

Из Вендена он написал письмо матери, в котором выразил сожаление о том, что не может увидеть её лично, заверил её в самых трогательных выражениях в своей любви к ней и в неуклонном выполнении перед ней своего сыновнего долга. Это было последнее письмо Паткуля к Гертруде Мёллер. И опять оно попало в руки к его врагам шведам, и мать уже никогда не узнала, каковы были его последние слова к ней. Через несколько месяцев она навсегда покинула этот мир.

В середине марта пала крепость Дюнамюнде, прикрывающая Ригу с моря. Саксонцам нужна была хоть маленькая победа над шведами, и они её добились. Дюнамюнде защищал батальон финских солдат под командованием полковника Будберга, младшего брата депутата Будберга, с которым Паткуль пять лет тому назад ездил в Стокгольм. Первая атака саксонцев была отбита с большими для нападающей стороны потерями: более 400 убитых и столько же пленных. При штурме крепости погиб генерал-лейтенант Карлович. Повторный штурм, назначенный Флеммингом через 2 дня, не понадобился: полковник Будберг счёл дальнейшее сопротивление бесполезным и сдал крепость при условии свободного прохода остатков гарнизона в рижскую крепость. Морские коммуникации Риги были перерезаны, но Рига уверенно и стойко продолжала держаться.

Между воюющими сторонами установилось временное равновесие. В середине марта Флемминг и Паткуль по вызову короля Августа отправились в Варшаву, оставив Пайкуля командовать всеми войсками в Лифляндии. Нужно было позаботиться о доставке под Ригу осадной артиллерии, а также привлечь поляков к более активному участию в войне. Взятие малой крепости Дюнамюнде и её спешное переименование в город Аугустенбург не смогло утешить польского короля. Неудача под Ригой привела Августа в такое бешенство, что он отрубил своему коню саблей голову. Король сразу высказал сомнения в целесообразности продолжения войны, и если бы не Паткуль, то он издал бы приказ о выводе саксонского корпуса из Лифляндии.

Несмотря на неудачное начало военных действий, Паткуль ещё больше укрепил своё положение при саксонском дворе и при самом короле Августе. Вполне понятно – ведь Паткуль не отвечал за боеспособность саксонского корпуса в Лифляндии, ответственность нёс главнокомандующий, любимец Августа генерал-лейтенант Я.Х.Флемминг. Паткуль же с этого момента сосредоточил в своих руках всю переписку короля по бюджетным и военным вопросам, оставив за собой обязанности главного его дипломатического советника. Так он контрассигновал все охранные грамоты Августа для Лифляндии и инструкцию саксонскому послу фон Лангу в Москву. В инструкции послу предлагалось довести до сведения царя Петра пожелания дрезденского двора, то есть Паткуля: действовать в Лифляндии осторожно, дипломатично, следуя примеру саксонцев не вводить в Ингерманландию и Финляндию казачьи и татарские отряды; дворянству обещать отмену редукции и по возможности воздерживаться там от грабежей, насилия и увода в полон гражданского населения.

Пассивность лифляндского дворянства Паткуль объяснил Августу тем, что «подходящий момент для этого ещё не подоспел». Он представил королю список дворян, которые были готовы подписать на имя польского короля адрес с изъявлениями верноподданнических чувств. Адрес вскоре был составлен и от имени лантратов, лантмаршала и всего рыцарства подписан самим Паткулем. Судя по всему, это мало убедило Августа, и он снова стал проявлять сомнения в целесообразности продолжения военных действий против Швеции. Трудно было предугадать, каковы были бы последующие шаги Августа, если бы к этому моменту с русской границы не прискакал курьер и не сообщил, что царь с войском численностью в 40 тысяч человек вот-вот должен вторгнуться в Ингерманландию. Примерно в это же время военные действия в Голштинии должны были начать датчане.

Перед лицом этих фактов Августу не оставалось ничего иного, как продолжать начатое дело. Здесь, в Варшаве, в июне 1700 года он наконец-то издал манифест, в котором официально объявлял войну Швеции и объяснял её причины. В манифесте явно чувствуется рука Паткуля, вероятно, он и подтолкнул Августа к этому акту – нужно было во что бы то ни стало связать короля публичными обязательствами и предотвратить все его поползновения и шатания. В манифесте говорилось, что уже при восшествии на польский трон король Август вознамерился вернуть Лифляндию, что редукция в отношении лифляндского дворянства фактически нарушила условия Оливского мира и что лифляндское дворянство обратилось к нему с просьбой о помощи. Кроме того, говорилось в манифесте, король не может относиться безразлично к тому, что Швеция враждебно настроена по отношению к польско-саксонскому союзнику – Дании.

Швеция на манифест Августа ответила двумя. Больше всего Стокгольм задело утверждение о том, что лифляндское дворянство якобы преподнесло польскому королю верноподданнический адрес. Если этот адрес существует, спрашивали шведы, то почему же он не был опубликован? Да очевидно потому, отвечали они, что «он был подписан одним лишь осуждённым на смерть перебежчиком Й.Р.Паткулем, которого король Польши, в нарушение обязательств, взял под свою защиту».

Пока Паткуль безуспешно обхаживал польскую шляхту, уговаривая Сейм принять решение о войне со шведами, на помощь осаждённой Риге из Финляндии спешила армия шведского генерала барона Отто Веллингка. Саксонские части были разбросаны по всей провинции и достойное сопротивление Веллингку оказать не могли. Они в спешном порядке освобождали занятую недавно территорию Лифляндии и отступали на юг. Отряд, охранявший подступы к Риге, при первых известиях о приближении шведов в панике покинул свои позиции и в большом беспорядке, в ночь с 5 на 6 мая, переправился на левый берег Двины, еле успев уничтожить за собой понтонный мост. Когда шведы подошли к городу, они увидели дымящиеся бивуаки противника, недоеденный на столах ужин, висящие на крюках парики офицеров и разбросанные повсюду личные вещи. Вся Лифляндия к северу от Двины снова была под контролем шведов. Несколько недель спустя