Ингвар и Ольха - Юрий Никитин

Была и вторая комната, но вход был занавешен тонким полотномс диковинными цветами и василисками. Должно быть, там спал хозяин с хозяйкой.Осмотревшись, Ольха заметила и второй угол, где под потолком было свернутоеполотно. Наверняка его тоже опускают на ночь. Значит, один из сыновей хозяинауже привел жену, на ночь отгораживаются от младших братьев и сестер.

– Подумаешь, – сказала она дерзко. – У нашихбояр дома такие же! А то и лучше.

Ингвар смотрел с недоумением:

– Бояр?

– Ну да.

Он внезапно расхохотался:

– Здорово! Тогда тебе будет на что посмотреть в Киеве.

Она насторожилась:

– Ты о чем?

– Ольха. – Он оборвал смех, голос воспарил, иОльха ощутила, как воевода в своем презрении к ее невежеству оплевывает еесверху, пачкает пометом. – Ольха Древлянская… Ты в самом деле – дерево!Это же простая хатка простого полянина.

Она не поверила:

– Простого?

– Не веришь, зайди в остальные дома. Это же простаявесь, где не живут бояре. Но эту весь вот уже двадцать лет не грабят, не зорят,сюда не совершают набеги. А самое главное, что народ поверил, что их грабитьбольше не будут. Вот и строят добротно, на века. А монеты, если такиезаводятся, не закапывают в горшках в землю.

Она нахмурилась:

– Ты хочешь сказать, что народ доволен?

– Конечно, недоволен, – признался Ингвар снеохотой. – Редко найдешь семью, чтобы не проклинали русов. Захватчики,грабители, кровопийцы, растлители… ну и все, что только можешь придумать. Ножить все-таки стали безопаснее и богаче!

Ее голос был сух:

– Лучше в опасности, но при свободе.

Вскоре, прорезаясь через неумолчный шум дождя, послышалисьзвонкие детские голоса. Ольха поразилась, что мокрые, как мыши, дети, завидеввооруженных людей во дворе, вбежали через калитку без страха, смотрели с жаднымлюбопытством. С ними явился Павка, потрепал одного за вихры, спросил весело:

– Чьи вы, такие конопатые?

Ответил самый старший, лет семи, мальчишка:

– Жуковы. Наш тятя, Жук, сейчас в поле… А вы кто?

– Княжьи дружинники. Переждем дождь малость, если вы непротив, дальше тронемся к Киеву. Хошь с нами?

– Не хочу, – ответил мальчишка серьезно, – атятя говорит, что проливной перешел в обложной. И дедуля сказал… Потому наспослали до дому.

Ингвар выругался сквозь зубы, выглянул в окно. Мощные струиливня сменились частым дождем, не таким сильным, но упорным и неприятным, авместо черных туч небо затягивало серым, гнетущим.

Павка покачал головой:

– Ну, ежели и дедуля сказал… Старикам кости подсказывают.Ингвар, мы тогда займем сеновал, а вы располагаетесь здесь. Хозяев определим всарай, за скотиной присмотр нужен.

– Ладно, – согласился Ингвар сквозь зубы. –Если придется ночевать, то придется. Под этим дождем все равно в Киев раньше неприедем. Дороги раскиснут.

Глаза мальчишки, голубые, как у Ингвара, счастливозаблестели. Голос он постарался сделать солидным, мужественным, раз уж из всейродни оказался самым старшим:

– Ночуйте. Коней можно поставить во-о-о-он туда, воды япомогу набрать. Если что, кликните Лютика. Это я. А вечером и маманя явится,она тяте помогает. Накормят!

Дружинники по двое-трое разъезжались по избам. В доме Жукаостались Ингвар с Ольхой и два руса. Ночь обещает быть теплой, дружинникиупросились ночевать тоже на сеновале. Ингвар не спорил, понимал, что ждет их насеновале, где в веси полно молодых спелых девок. Даже не предупреждал, чтобыспали по очереди. И Ольха впервые увидела, что такое жить в безопасности.

В единственное окошко с трудом протиснулась бы разве что кошка,да и то худая, но Ингвар и его оглядел придирчиво, зачем-то простукал стены.Ольха покачивалась от усталости. Не глядя на нее, он велел:

– Ночевать будешь здесь. Если что понадобится, скажешь,язык не отвалится.

– А где будешь ты? – спросила она враждебно.

– Здесь, – ответил он холодно.

– Где? В этой комнате?

– Угадала, – ответил он зло. – Мог бы дажеразделить с тобой ложе, если бы ты не храпела.

– Я?

– И еще ты из тех, – добавил он, – ктостягивает одеяло. Так что и не надейся.

– Я? Когда это я стягивала одеяло?

– Извини, – сказал он, – не одеяло, а попону.

Задохнувшись от негодования, она наблюдала, как он бросилворох шкур на пол у двери, сел, с трудом стягивал сапоги. Ноги, судя по тому,как кривился, распухли, повредил в болоте или при скачке.

Со вздохом облегчения он лег, разбросал могучие руки. Ступниторчали из портков багровые, похожие на переваренных раков. Ольхе показалось,что он сразу занял половину комнаты. Он покосился на нее, поскреб волосатуюгрудь. Ногти были толстые и крепкие, как копыта дикого коня. Ей показалось, чтоон хотел что-то сказать, в глазах мелькали странные огоньки, но передумал,расслабился и закрыл глаза. Она ощутила неясную досаду.

Несмотря на усталость, сон не шел. Лежала, прикрыв глаза,даже сделала дыхание ровным. Пусть думает, что она спит. Она не желает слышатьего ненавистный отвратительный голос. Который даже ее может взять по правупобедителя.

Ее плечи зябко передернулись. Да, она в руках врагов,захвативших ее в плен. И единственная ее защита, что она слишком ценная добыча,чтобы поступить с нею вот так. Олег старается подчинять племена без лишнейкрови. Он бережет как русов, так и жизни славян. Не из жалости, конечно. Еслираньше как волк нападал на стадо и старался загрызть как можно больше, тотеперь это его овцы, которых собирается стричь основательно, по-хозяйски. Нодля этого будет их беречь и кормить, охранять и не давать драться друг сдругом.

«Я добыча, с которой вынуждены обращаться бережно». С этойуспокоительной мыслью она наконец позволила себе медленно погрузиться в теплыйсон.

Закричал петух. Ингвар вздрогнул:

– У, горлопан! Зачем орать так рано?

С порога ответил сильный мужской голос:

– Чтобы его услышали. Когда проснутся куры, это будетневозможно.

Вошел Рудый, хитрый и с таким лицом плута, что как-тозабывалось, что у него плечи дай Бог каждому, мышцы как булат, дерется двумямечами, равных в поединках не знает. Однако такие победы он не ценил, а вотнадуть кого или посадить в лужу – это для Рудого было как услышать пениенебесных птиц.

Ингвар встал, сразу же бросил тревожный взгляд на пленницу.Ольха уже проснулась, но осталась под тонким одеялом. Ее женственная фигураобрисовалась так четко, что Рудый восторженно присвистнул: