Робкие создания - Клэр Чемберс

удалось дозвониться, Фрэнсис ответил мгновенно и не стал скрывать, что знает причину звонка.

– Полагаю, вы хотите поговорить о Уильяме Таппинге, – сказал он тихо, с отточенным произношением, характерным для образованного класса. – Боюсь, я не смогу вам помочь. С тех пор прошло много лет.

– Вы дружили в школе?

– Да, но недолго. Родители забрали меня оттуда, когда мне исполнилось двенадцать. Я пробыл там всего около года.

– О! У вас тоже был туберкулез?

– Нет. А почему вы спрашиваете?

– Я говорила с другим вашим одноклассником – вернее, бывшим учеником, – Алистером Дагганом. Его забрали через год, потому что он заболел туберкулезом.

– Дагган, – удивленно повторил Фрэнсис. – Совсем забыл о нем. Рад, что он выздоровел. Нет, у меня была другая причина.

– Понятно. А с Уильямом вы после школы не поддерживали связь?

– Нет. Тогда это было непросто. Я пару раз написал ему, он не ответил – и на этом все.

– А в то время, когда вы общались, он жил в обычной семье?

– Понятия не имею, – ответил Фрэнсис. – Я тогда вообще не понимал, что семьи бывают разные. Мне казалось, у всех все одинаково. Главное – быть хорошим парнем, играть по-честному. А Таппинг был как раз из таких.

– Как вы думаете, вы не смогли бы его навестить? Если он, конечно, будет не против. Уильям уже десять лет, если не больше, почти не контактирует с внешним миром. Трудно понять, что с ним, – он ничего нам не говорит.

Последовала длинная пауза. Когда Фрэнсис заговорил, голос его звучал натянуто.

– Я… Не уверен, что это принесет пользу. Вряд ли он думал обо мне последние двадцать пять лет, если вообще меня помнит.

– Когда мы нашли его дома, в Кройдоне, он был в ужасном состоянии. Жил затворником с тетей, но она недавно скончалась. Насколько нам известно, у него нет ни друзей, ни родственников.

– Кошмар. Бедняга, – сказал Фрэнсис. – Дело скверное, но…

Хелен вздохнула. Она поняла, что скрывается за этим едва слышным “но”: нежелание связываться с проблемами едва знакомого человека. За такое нельзя осуждать. Недолговечная детская дружба не накладывает обязательств – Хелен требовала слишком многого.

– Простите, что поставила вас в неловкое положение. Я подумала: может, если Уильям увидит кого-то из прошлого, кто знал его в добром здравии, то снова заговорит. Но теперь понимаю, что не имею права просить вас о такой помощи.

– Все в порядке, – ответил Фрэнсис с ноткой раскаяния. – Не нужно извиняться. Просто мне кажется, нам не о чем говорить. Я и себя-то с трудом помню в одиннадцать лет, не говоря уже о других. – Он смущенно усмехнулся.

“Ему неловко”, – подумала Хелен, узнавая в нем родственную душу – того, кто, сказав “нет”, чувствует вину, а не облегчение.

– Спасибо, что уделили мне время.

– Не стоит благодарности. И вам спасибо за все, что вы делаете для Уильяма. Восхищаюсь такими, как вы.

– О, поверьте, во мне нет ничего достойного восхищения, – рассмеялась Хелен. Но комплимент ее тронул. Он продолжал звучать у нее в голове – еще одна песчинка на чаше весов ко дню последнего суда.

Они попрощались, и Хелен повесила трубку. Голова болела от усталости и осознания того, что вечер потрачен впустую. На часах почти восемь, и все, что остается, – это яичный салат (если хватит сил его приготовить), ванна и мрачная новелла Юкио Мисимы, которую всучил ей Гил, тогда как сама она с куда большим удовольствием перечитала бы Дороти Ли Сэйерс.

19

Откладывать визит к родителям было дальше нельзя, поэтому в следующую субботу Хелен отправилась в дом своего детства в Луишеме. Как всегда, возвращаясь сюда взрослой, она не могла избавиться от ощущения, будто все вокруг сжалось: комнаты стали меньше, потолки ниже, коридор уже. Сад, казавшийся когда-то необъятным миром, полным загадок, теперь был всего лишь прямоугольником газона между двумя узкими клумбами. В самом его конце, у стены, за которой тянулся тесный переулок, стоял сарай, служивший отцу то мастерской, то убежищем – в зависимости от настроения. Весь участок едва ли был шире самого дома и не превышал тридцати ярдов в длину.

Дверь открыла мать; ее лицо раскраснелось от жара кухни – она поливала жаркое жиром. Хансфорды привыкли обедать ровно в полдень и никогда не изменяли своим привычкам.

– Ну, привет, незнакомка. – В этом приветствии сквозила легкая укоризна, как и в том, как мать держала Хелен за плечи и разглядывала ее, будто выискивала изменения, появившиеся с прошлого визита дочери.

– Привет. Как ты? Как папа? – ответила Хелен, уловив нотки недовольства, но решив пока не обращать на них внимания.

– Ох, сама знаешь. Иди, посмотри. Он там, – сказала мать и кивнула в сторону гостиной.

Отец мог быть только в двух местах: в сарае или в кресле перед телевизором. Хотя телевизор был выключен, он сидел перед ним будто в ожидании чего-то, – не развалившись, а сгорбившись вперед, опираясь ладонями о колени. Между пальцами он держал сигарету, от которой поднималась струйка дыма, образуя плотную завесу под потолком.

Заметив Хелен, отец с трудом поднялся и заковылял к ней на изувеченных артритом ногах. Раньше он возвышался над ней, а теперь стал ниже. Он никогда не был особенно ласков, и их объятия скорее походили на неуклюжее столкновение – мешали и сигарета, и бутылка виски, которую она принесла в подарок на годовщину свадьбы. Впрочем, не похоже, что родители вообще ее отмечали, но Хелен все равно считала нужным обозначить повод.

Главной причиной отчуждения дочери и отца стала война, хотя его дурной нрав тоже повлиял. Он ушел, когда Хелен было девять, и вернулся к четырнадцатилетней, совершенно незнакомой девочке. Он не был жестоким в общепринятом смысле – никогда не поднимал руку ни на нее, ни на мать. Но в этом и не было нужды. Его внезапные вспышки ярости по пустякам – из-за потерянной зажигалки, прокисшего молока – заставляли домочадцев в страхе исполнять любой его каприз. Предугадывать и предотвращать все, что могло его разозлить, требовало такой сосредоточенности, что о спокойной жизни не шло и речи. И несмотря на то, что гнев отца был направлен не на них, а на нечто неодушевленное – стул, газету, чайник, – легче от этого не становилось. Люди тихие воспринимают любое повышение голоса как признак агрессии. Оставалось только сбежать, что они с Клайвом и сделали, оставив мать разбираться с мужем в одиночестве.

Услышав с кухни звяканье крышек кастрюль и звон столовых приборов, Хелен отправилась помогать матери, а отец так и продолжал сидеть с