Робкие создания - Клэр Чемберс

– Ну что уж теперь, – сказала мать, пожав плечами вроде бы беспечно, но у нее плохо получалось скрыть обиду. – А раньше ела – аж за ушами трещало.

Хелен, уже извинившись, лишь слабо улыбнулась и начала убирать со стола. Пока они с матерью мыли посуду, отец ушел в сарай резать по дереву – новое хобби служило ему поводом избегать общения с женой.

Когда они остались вдвоем, мать сказала:

– Надеюсь, я тебя не обидела, говоря о детях. Я просто подумала, что тебе не до них. У тебя работа, карьера. Но потом подумала… – Она беспомощно махнула кухонным полотенцем. – Даже не знаю.

– Все в порядке, правда, – ответила Хелен, тронутая этой редкой вспышкой сочувствия. – Я об этом почти не думаю. Не в моей нынешней ситуации, так что…

– Жаль, что ты не встретила хорошего человека, – вдруг воскликнула мать. – Очень обидно. Из тебя получилась бы прекрасная мать. Но как ты вообще можешь кого-то встретить, с твоей-то работой? Сначала школа для девочек, теперь психиатрическая лечебница. Ну скажи мне!

У Хелен все внутри сжалось – она увидела себя ее глазами: вечно одинокой, нелюбимой. Ей нестерпимо захотелось возразить. Но как? И если те крупицы внимания, которые ей уделял Гил, – это все, что спорит с этим образом, тогда она действительно в жалком положении. Без уверенности в его любви к ней надеяться ей не на что.

– На самом деле один мужчина недавно приглашал меня на ужин. Коллега из больницы, – призналась Хелен, чтобы хоть немного убедить мать в том, что все не так плохо. – Но я отказалась.

На лице матери промелькнула надежда, быстро сменившись разочарованием.

– Зачем же ты так?

– Потому что он мне не нравится. Да и я ему, – вдруг поняла она, – кажется, тоже не нравлюсь.

Ее логика вызвала у матери недоумение.

– У вашего поколения какие-то странные представления о жизни, – заключила она.

Хелен уехала, выждав после ужина достаточно времени, чтобы никто не обвинил ее в неуважении к родителям, и пообещав скоро снова заглянуть. Ей не терпелось вернуться в свою тихую квартиру, затаиться и караулить телефон в надежде, что Гил позвонит. Позвонить ему домой она не могла. Надеяться особо не приходилось, но ей так хотелось, чтобы он позвонил. Они общались у него в кабинете всего два дня назад – он просил ее взять выходной во вторник, чтобы съездить за город.

В прихожей она схватила блокнот с тумбочки возле телефона – посмотреть, не оставили ли ей сообщение. Из квартиры, держа на поводке уиппета, вышел мистер Рафферти. Его лицо просияло при виде Хелен, он был явно рад поговорить. Но у нее не было ни желания, ни сил поддерживать соседскую болтовню, поэтому она бросила: “Добрый день” – и, не сбавляя шага, отправилась наверх. Хелен не видела, но представила себе, как он разочарованно пожимает плечами, и, сгорая со стыда, побежала по ступенькам еще быстрее.

Квартира полностью соответствовала ее желаниям: там было тихо, чисто, аккуратно и спокойно. Она скинула сумку, разулась и легла на диван. Ей стало легко и приятно оттого, что можно наконец отдаться жалости к себе и не притворяться довольной жизнью. Челюсть болела от необходимости постоянно изображать улыбку. Но, даже оставшись в одиночестве, она не заплакала. Без зрителей лить слезы не имело смысла.

Хелен никогда не питала иллюзий, будто Гил не спит с женой. Он этого и не утверждал, а она решила не спрашивать и не думать об этом. Но теперь, когда пришлось столкнуться с неоспоримым фактом – Кэт ждет ребенка – ей вдруг стало больно. Ребенок менял все: отравлял ее чувства к Гилу, отдалял любую возможность совместного будущего, обнажал шаткий и гнилой фундамент их отношений. Ежедневно душить муки совести? Это будет невыносимо. Она будто слышала, как Гил возражает ей: “Какая разница? Обман есть обман – хоть один ребенок, хоть семеро”.

Минут пять Хелен представляла, как положит конец их связи: свою холодную решимость, мольбы Гила, ее твердость. И почти убедила себя, что переживет это. Но дальше первого горького разговора о расставании воображение не шло. А бесконечная череда дней без него – без любви – была еще страшнее.

Она набрала ванну – лучшее утешение в тяжелые времена – и высыпала туда пригоршню розовых солевых кристаллов с запахом розы, еще один подарок от Джун из “Алдерса”. Лежа в жесткой эмалированной ванне, она долго пыталась очистить разум, прислушиваясь к монотонному звуку падения капель из крана. Но облегчение так и не наступало. Вода быстро остывала. Она дважды подливала горячую, но понимала: скоро придется вылезти, и тогда станет еще холодней.

Лицо в зеркале – покрасневшее, в мелких пятнышках – казалось неожиданно постаревшим. Рядом с умывальником лежал круглый блистер с розовыми противозачаточными таблетками, которые она принимала три года, не пропустив ни дня. Она яростно проглотила одну, добавив к ней еще пару пилюль со снотворным. Но даже лекарства не могли остановить круговерть мучительных мыслей, которые не дали ей сомкнуть глаза до самого рассвета.

20

1947 год

Белая кошка стала появляться у двери кухни за несколько дней до того, как Уильям все-таки решил оставить ей блюдце с разбавленным молоком. Он знал, что тетушка Элси придет в ярость, если узнает, что он разбазаривает еду на бездомное животное – или, и того хуже, на чьего-то любимца, которого и так где-то кормят. Он заранее подготовил доводы: готов пить чай без молока и есть кашу на воде. Тетушке не придется ничем жертвовать.

Кошка казалась недостаточно упитанной для домашней, хотя Уильям сам с 1940 года редко ел досыта. Если она беспризорная – он ее приютит; если нет – поделится, чем сможет.

Конфликта избежать не удалось. Утром, выйдя на улицу с корзиной мокрых простыней, чтобы пропустить их через гладильный валик, тетушка Элси наступила в блюдце и вылила молоко себе на тапку. Ее ругань долетела до Луизы, которая спешно выскочила из гостиной, где только что вычистила решетку камина и сложила немного поленьев на вечер – по прогнозу ожидалось похолодание до четырех градусов.

– Ты ведь знала обо всем, так? – спросила Элси, с отвращением выжимая войлочную тапочку над раковиной. – Этот мальчишка скоро воробьев начнет кормить нашим хлебом!

Уильям, услышав тетушку с лестницы, решил показаться ей на глаза, чтобы отвлечь гнев от ни в чем не повинной Луизы.

– Она ни при чем. Я отдал кошке только свое молоко с завтрака. Мне и без него хорошо.