Равенсбрюк. Жизнь вопреки - Станислав Васильевич Аристов

ее вот отправили в Равенсбрюк. А потом ее, ну тогда она еще была нормальная, ее отправили в Нойбранденбург. Но через некоторое время она просто стала, как говорится, как блуждающая звезда ходить по территории, хотя это не разрешалось. Какое-то время мы не замечали, а потом, когда была селекция, ее отправили в Равенсбрюк. То есть человек потерял все, молодая женщина. Поэтому я говорю, если бы человек до основания осознавал, что с ним происходит, то просто человеческий разум не выдержал бы. Я же говорю, что даже я же ему не составляла доклад, Драбкину, как он в своем выступлении говорит, что, когда я увидел на территории еще оставшихся людей, они не были на людей похожи, это были тени. Конечно, долго бы это продолжаться не могло. Единственное что, что такое никогда не было, извините, пожалуйста… Единственное, вот вы говорите, группы. Было легче европейским заключенным из других стран. Там работал Красный Крест. У нас же не работал Красный Крест[753]. И вот через Красный Крест ежемесячно им приходила какая-то посылка, и ни один не посмел взять, и чтобы это то, что ему прислали, чтобы самому съесть. Вот по такому, я не преувеличиваю, вот по такому маленькому кусочку хлеба и плюс там мармелад, или что там такое. Но каждому это было разделено. Вот из Словении даже вспоминает она, как журналист и телеведущая, сейчас еще, несмотря на возраст, она описывает, когда допустили до лагеря швейцарский Красный Крест, и они дали заключенным продукты. И получилось так, вот она была как раз в Нойбранденбурге, что ей не досталось от этих посылок, которые Красный Крест привез. Так подошла еврейская девушка, а что значит, умирающий человек делится еще с другим, и говорит: «Вам не досталось? Я с вами поделюсь». И она это спустя многие годы описывает в своей биографии. Это человеческий фактор, человеческий поступок. Вот, так что группировок как таковых, вот просто, допустим мадам Жоли, она никогда бы не съела сама ни кусочка.

И. Расскажите, как вы с ней познакомились? Почему она на вас обратила внимание? Как это получилось?

Р. А это так происходит как-то, ведь…

И. Случайно.

Р. Надо отдать должное французским заключенным, с нами в блоке было 360 человек, да. Допустим это один блок, их же не один там был. С нами никто, кроме французов, не хотел жить. Еще, когда к нам привезли Ирму – дочь Тельмана, вот она у нас в блоке поселилась, первое время. Я когда прихожу, приезжаю на заседание, я говорю: «Нет того человека, о котором я бы не рассказала из нашего состава, комитета». Вот наша президент – это прекрасный человек, она сама врач по образованию, ей сейчас 84 года. Тоже смешанный брак в семье. Отец работал на государственной должности, и когда пришли немцы, оккупация была, то он как государственный деятель знал, что это такое и что ждет людей. И он организовал в семье так, что вот Аннет, это была старшая, была еще и младшая. Он изготавливал документы, фальшивые, конечно, документы, а Аннет с сестрой разносили, и они более тысячи людей, более тысячи семей сумели вывезти по этим документам. Но, к сожалению, всему приходит конец. Оступился где-то, и его вместе с дочерями арестовали, и их отправили в Освенцим, отец там погиб. Из Освенцима их, дочерей – Аннет с сестрой, отправили в Равенсбрюк. Вот такая вот трагическая судьба.

И. Вы сказали, что в Нойбранденбурге с вами никто, кроме француженок, не хотел селиться в блоке. А почему, как вы думаете?

Р. Нет, ну все равно были, но вот принцип был такой – французы к нам с очень большой теплотой относились.

И. И вы были с красным треугольником, политические.

Р. Да.

И. И француженки были тоже политические?

Р. Да, конечно.

И. А других – зеленых, черных – асоциальных, криминальных…

Р. Ну, вы знаете с этими мы старались как-то не…

И. То есть они занимали какие-то… ну были ли блоковыми?

Р. Блоковыми были, в основном поляки.

И. Тоже политические?

Р. Политические, но поляки, к сожалению.

И. И какие отношения с ними были?

Р. Вы знаете, отношения с ними были отвратительные. Трудно даже сказать. Вот я недавно была в Доме кино, тут он рядом, буквально через дом. Шел фильм Анджея Вайды, это известный…

И. Польский режиссер.

Р. И там показывали «Катынь»[754] – фильм трагедийный, конечно. Вы знаете, непонятно, то есть это не то что непонятно, это понятно. Эта страна находится между двух огней, и понимаете, еще в какой-то степени можно понять этот народ. Хотя тоже нельзя так рассматривать обо всем народе. Но есть такая черта недоброжелательности к России. Вот в этом фильме… он посвящен его родителям. Он, Вайда, сам лично присутствовал. Притом на широком экране не разрешили этот фильм по понятным причинам. Показали его только в Доме кино, так там тысяча пятьсот мест в зале, а зал был переполнен, и люди сидели просто на ступеньках, на полу, полностью был занят. Мне отрадно было видеть, что восемьдесят процентов это были студенты. Потому что, сколько я ни встречаюсь, а встречаюсь я часто с молодежью, особенно в других странах, к сожалению, я должна сказать, здесь намного меньше. И здесь даже меньше у нас уделяется этому внимания.

И. Почему, как вы думаете?

Р. Знаете, наоборот, у нас в комитете ставится вопрос, что везде, во всех странах, не только лишь с молодежью, я и в парламенте выступала… вот в Потсдаме была в парламенте. Ну, я выступала, не длинная, конечно, речь, что я буду о Равенсбрюке говорить, а вкратце рассказала, конечно, для этого я, собственно, и выступила. Но после окончания зал встал. Это огромный зал, пока я не дошла до места, люди стояли и аплодировали. Вот какая-то заинтересованность, чтобы это действительно больше не повторилось, вот поэтому и ставится вопрос, чтобы именно передать молодежи. Вот поэтому, когда этот фильм шел, и были студенты только, то есть восемьдесят процентов, и, видимо, преподавательский состав, посольство было польское, и другие, видимо, гости были, потому что десять рядов занято было лишь приглашенными из преподавателей и гостей, а остальное молодежь, и меня это очень обрадовало.

И. Людмила Александровна, давайте вернемся к тюрьме, к Берлину, к Александрплац. Вот вы там оказались. Это были отдельные камеры? Как это все выглядело?

Р. Это непонятно, что за огромное помещение, стены только были вокруг, а так залом это даже назвать нельзя, это огромное помещение. Мы сидели все на полу, пить или что-нибудь покушать не было. Мы так ходили по стене,