Цветочки Александра Меня - Юрий Пастернак

Прошло ещё дней десять, мама всё в таком же состоянии: не ест, не пьет. И я думала, что уж теперь-то она наверно умирает. А в это время я делала работу для отца Владимира Рожкова, он на Рижской служил, и я как-то раз ему говорю: «Я завтра не могу, я завтра еду за отцом Александром, чтобы он маму пособоровал». А он: «Что тебе ехать за отцом Александром! Я сейчас поеду и пособорую». И я пришла в некоторый ужас, потому что к отцу Владимиру мы относились, мягко говоря, скептически. Но он очень как-то энергично собрался, вскочил в машину, и мы поехали. И он её соборовал. А к вечеру мама вдруг открывает совершенно ясные глаза, будто просыпается, и говорит: «Я что-то проголодалась». Это был для меня совершенный гром среди ясного неба. Так что я посрамилась, считая, что таинство зависит от священника, что лучше «хороший батюшка».

Мама стала духовно оживать. Паралич, конечно, не прошёл. И мы радовались, что она выкарабкивается. И вдруг в декабре, когда она уже подавала какие-то определённые надежды на выздоровление, погибает мой брат, мы ей об этом сообщаем. И после этого она прожила ещё полгода.

Мы взяли её летом на дачу в Семхоз, там у неё снова был инсульт, и отец приходил её причащать. Однажды пришёл, посмотрел, тоже вот так же подержал руку. «Да, – говорит, – теперь она действительно умирает. И, ты знаешь, она сейчас в очень хорошем духовном состоянии. Я тебя умоляю: выкинь ты все эти шприцы, оставь её в покое и дай ей умереть спокойно». Он её причастил, и через неделю она умерла.

Мой брат изжил свою жизнь, у него была последняя надежда – на выезд. Ему отказали. Он был наркоманом, все его друзья-наркоманы, уехавшие, как-то адаптировались и все живы; все оставшиеся погибли. И я как-то воскликнула: «Ну почему она не умерла осенью, а как-то ей Господь дал пережить эти жуткие полгода, смерть сына!» «Ничего ты не понимаешь, – сказал отец, – она ведь за эти полгода молиться научилась. Для неё эти полгода важнее, чем вся прожитая жизнь. Она только и прожила, что вот эти полгода. Господь дал по благодати – чудом она осталась жива – надо ей было пережить эту смерть сына».

Отец Александр был категорически против моего отъезда. Кошмар! Я еду против его благословения. За полгода до его гибели, зимой, он мне сказал: «Ну, пусть Лёва едет, а ты оставайся». Я даже возмутилась: «Ну что ты говоришь, ерунду какую-то. Как это – Лёва поедет, а я останусь. Бред какой-то». – «Нет, – говорит он, – тебе настолько там нечего делать и настолько тебе там будет плохо…»

А весной я опять с этой темой приехала, спрашиваю, ну что делать? Он сел за стол, обхватил голову руками, помолчал и говорит: «Ну не вижу я тебя там, понимаешь? Я тебя там не вижу». Но были случаи, когда он людей отпускал, жалея. Для меня, несмотря на занятость и востребованность, почти пустые пространство и время, ушедшие в никуда двадцать лет, но мои дети об отъезде не жалеют.

Владимир Сидоров

Однажды, перебирая бумаги, я нашёл сложенный пополам листок. Развернув его, я обнаружил строки, написанные рукой отца Александра Меня: «Дорогой Володя!..» Эти слова напомнили мне один случай.

Был летний воскресный день. Народу в Новой Деревне было много. Я по обыкновению часто забегал в церковный домик. У плиты стояла Мария Витальевна и готовила отцу Александру обед. Из своего кабинета вышел отец Александр и спросил: «Володя, можешь сделать мне в кабинет полку для часов? И чтобы внизу был крючочек – вешать подрясник?» — «Хорошо, отец, сделаю», – ответил я. Тогда он протянул мне эту самую бумагу с эскизом и размерами полки и добавил: «Я заплачу». Мне было неудобно, и я сказал: «Но я могу и так сделать, мне было бы приятно выполнить ваш заказ». Батюшка ответил: «Трудящийся достоин пропитания».

Было это в 1979 году, перед московской Олимпиадой. Я работал тогда в Новоспасском монастыре. Я попросил коллег, и мне прогнали доски через станок, нанесли рисунок, который придумал я сам, согласно эскизу и размерам. Мне хотелось сделать для отца что-то особенное, красивое. И эта полка до сих пор висит в его доме в Семхозе, её можно увидеть в кабинете, возле выключателя.

Я долго делал эту полку, может быть, месяц или два, и помню, что кто-то ехал на машине в Семхоз, возможно, Серёжа Бессарабский. Я принёс эту полку, и отец Александр положил её в багажник машины, чтобы отвезти в Семхоз, и протянул мне деньги. Я говорю ему: «Батюшка, мне неудобно брать у вас деньги, примите это как подарок от меня, от моей семьи…» Но на это он чётко и категорично ответил: «Нет, возьми, деньги тебе потребуются». А мы в это время снимали дачу и задолжали хозяину, по-моему, рублей пятьдесят. И мы с женой Аллой оказались в безвыходном положении и думали-гадали, где бы достать эти деньги. И вдруг отец Александр протягивает мне именно эту сумму, одной бумажкой, не больше и не меньше.

Это было в восьмидесятых годах. Стоял летний солнечный день. Я остался после службы и ждал отца Александра в церковном дворе с фотоаппаратом «Зенит», чтобы его сфотографировать. Батюшка вышел из домика на крыльцо. Во дворе никого не было. Я стоял возле ворот. Он вышел радостный и, увидев меня, горе-фотографа, улыбнулся. Я подбежал и попросил его задержаться: «Батюшка, подождите секундочку, я хочу вас снять!» Он смотрит на меня и говорит: «Но ведь ничего не получится». – Батюшка, но почему? – «Да я плёнку засвечу!»

И когда я стал обрабатывать и проявлять плёнку в своей домашней лаборатории, то к своему ужасу обнаружил, что этот кадр был засвечен. От фигуры отца Александра остался лишь слабый контур.

Алла Сидорова

Крещённая в младенчестве, по обычаю, как это водилось в простых рабочих семьях, я ничего не знала о той роли, какую играет Церковь в жизни верующего человека. И вот началось моё воцерковление. Вы, отец Александр, стали моим духовным отцом и были им на протяжении восемнадцати лет. Сколько же во мне было удивления, непонимания, радости, слёз, возмущения за все эти годы! Хотелось уйти от Вас и найти духовника, который мне говорил бы, что надо делать в том или ином случае, ведь так было бы легче и удобнее жить, а не стоять перед выбором и делать этот выбор самой, как этого ожидали от меня Вы. И каждый раз я вновь возвращалась к Вам: сердце говорило мне, что Вы правы, нравилось ли мне это или нет.

За все эти годы только в одном случае Вы дали твёрдый ответ на мой вопрос, и ответ этот был не тем, который я ожидала. Речь шла о выборе профессии, и Вы посоветовали мне идти в медицину, а мне так хотелось учиться пению! «Петь ты сможешь всегда, а владея медицинскими знаниями, ты поможешь многим», – сказал батюшка. Я стала врачом, и сейчас, оглядываясь назад, могу сказать, что очень этому рада.

Священник Романо Скальфи

Хорошо помню отца Александра Меня. Он, конечно, святой человек. Он несколько раз бывал у нас в Италии. Во времена Горбачева мы встретились с ним в Москве, и он сказал, что через два-три года коммунизма больше не будет. Я ещё тогда подумал: «Это слишком!» Но так и случилось. Он – настоящий пророк и настоящий миссионер.

В последний раз он был у нас за месяц до смерти. И когда мы провожали его, он сказал: «Мы больше не увидимся». «Как же так?», – говорю. «Я чувствую, что Господь меня зовёт».