Город звериного стиля - Ольга Сергеевна Апреликова

смотрел в экран его телефона. Будто проверял что-то. Будто вообще следил за Муром. Хотел помочь? Но дед предостерегал, мол, никому не доверять.

– Ты сам-то как? – спросил Саша.

– Математику сегодня написал. Нормально.

– Деньги-то есть у тебя? Может, надо помочь валюту поменять?

– Откуда у меня валюта?

Саша усмехнулся:

– Не страшно одному-то?

– С чего бы?

– Да не будь ты пионером-героем, Мурашок. Придут да спросят, так что говорить будешь?

– Придут? За валютой, что ли?

– Не прикидывайся. Мож, кто и за валютой. А другие… Ты вон какой весь из себя дедов внук, молодой, да ранний. Ясно же, что дед тебе все секреты свои передал.

– Да какие там секреты… Огранка да шлифовка.

Саша усмехнулся. Не верил. Ну, Мур мудрить не собирался, а чтил дедову науку: если уж знаешь секрет, так никто больше и заподозрить не должен. Саша сказал:

– Надо бы поберечься. По уму-то тебе бы затаиться сейчас где-нибудь. Есть же у деда еще домик-другой, кроме Кунгура?

– Да если б и был, я от деда не уеду, – выдать тайную зимовейку невдалеке от Полюдова Кряжа? Нашли дурака.

– Ну смотри. Петру Петровичу здоровья. Уж больно не вовремя с ним это стряслось. Покажи, где тут телефон-то передать можно?

Мур привел Сашу к окошечку регистратуры. Отстояли очередь, разговаривая все о пещерах да о маршрутах в них; а тетка в окошечке, регистрируя передачу телефона, аж возмутилась:

– Да вы что, господа хорошие! Это ж реанимация! Куда ж вы больному человеку телефоны эти суете! Вы уж сговоритесь как-нито, ведь четвертый аппарат ему за сегодня передают! Не, не приму и не уговаривайте!

3

ЗИЛок рычал, форсируя очередную водомоину на дороге. Мур уже давно хотел остановиться и передохнуть хоть немножко, что-то съесть, но боялся, что не хватит духу потом снова сесть за руль и заново начать вгрызаться колесами в чертовы эти песок и глину. Загадывал сам себе: вот еще километр проеду. А потом – а что там за поворотом? Ничего интересного, елки да скалы, да вода поблескивает за обочинами в подтопленном лесу, как осколки разбитого зеркала. Тогда еще один километр… А километры на этой старой дороге не иначе раз в пять длиннее обычных. И с зимы тут, наверное, никто не ездил, нет следов, кроме лосиных да медвежьих. Ямы, лужи, провалы грунта. Разок пришлось из кузова бензопилу достать и покромсать упавшую поперек сухую березу. Заодно тут же и наколол чурбаки на звонкие дровишки, собрал, ведь пригодятся ночью, чтобы не лазить впотьмах в поисках топлива для костра, закинул в ящик сразу у задней двери, где еще валялись мелкие полешки с весны. Дед научил в тот раз, на майские, когда тоже пришлось пилить дерево, рухнувшее поперек дороги, дровишки в запас собирать. Мало ли что, надо ко всему готовым быть. Ох, деда…

Правда, свежие спилы оставляли след, да и пила, казалось, рычала, как нервный медведь, на весь Урал, и колея от ЗИЛка всем колеям колея, но Мур надеялся, что следом за ним никто не увязался. Хотя дело, конечно, было серьезное. И опасное. Кем-то снаряженный и загруженный какими-то кофрами и контейнерами ЗИЛок он забрал в Кунгуре и поехал по маршруту, что дед проложил и скинул ему на телефон. Кто загружал ЗИЛ? Что там в контейнерах? И почему дед послал с грузом не тех, кто грузил, а именно его?

Дед тогда, как разрешили навестить, сказал на больничном балкончике, болезненно жмурясь от солнца, мол, меньше знаешь, крепче спишь; главное – довези, там люди ждут, некого послать больше, никому не верю. Дорога трудная, но ты не сопляк, справишься. Не спеши, не гони, тише едешь – дальше будешь. Там в кунге, помнишь, топор, лопатка… Лебедка – если что, за дерево захлестнешься, ЗИЛок сам себя и вытащит, а под днищем, справа, скобы приварены, там жесткая сцепка на всякий случай… А на месте отец встретит, а может даже, на полдороге, и дальше уж все проблемы пусть он решает. Открой-ка карты… Вот смотри, сначала на Чердынь, потом – на Вильгорт и Ныроб, там заправишься, потом уж на Петрецово, но не по той дороге, где все ездят… А вот сюда. Не видно? А ты думал, общедоступные карты всегда правду говорят? Ничего, проедешь. Лысины-то эти? Да следы от лагерей. Да уж не пионерских, родной. Не бойся, никого там нет. Так, слушай дальше…

Проблем, похоже, было немало, и из больничной палаты деду их все не решить. Дед худой стал до ужаса, белый, седой. Только черные глаза аж плавятся от упрямства – смерти не уступил, справился, надо выздоравливать.

За поворотом открылся удобный отнорок с дороги, по которому когда-то давно вывозили лес. Мур потихоньку свернул и ехал под деревьями, пока капот не уткнулся в молодые елки. Он заглушил двигатель, обнял руль, лег на него лбом, закрыл глаза. Как же тихо!

Что-то легонько стукнуло, а потом зацокало по капоту. Мур посмотрел сквозь руль: серенькая желтоклювая птичка шажок за шажком неуклюже добралась до середины, там клюнула какое-то бесполезное пятнышко, обиделась и вспорхнула. Мур распрямился, потер глаза и распахнул дверь. Запах леса. Лета. Солнца, пробившегося сквозь перегретые еловые лапы и еще совсем новенькие, июньские листья. Он попил воды, потом открыл дедову карту на телефоне: сколько еще? А сколько уже? Что там с бензином? Ну, можно часок отдохнуть, пожалуй. А еда? Он вспомнил, что в рундуке под сиденьем в кузове есть коробка с ИРП, спрыгнул на мягкий лесной грунт.

Лес. Невдалеке где-то ручей журчит. Как же тут спокойно. Как будто мир устроен правильно и все страхи и опасности остались в другой истории. А тут только мхом и травой природа затягивает, как рану, брошенный лесовозный волок. Даже не по себе стало, что черными грязными колесами ЗИЛа заехал на этот тонкий, как бинт, зеленый коврик. Ох, жить бы, словно леший, посреди самого глухого леса в домике на солнечной полянке, которую никто никогда не найдет, пасти… кого? Ежиков? Медведей? Хлопот не оберешься…

Ой. А это что? На обочине из травы виднелся ржавый изгиб здоровенной якорной цепи – как от сухогруза. Мур подошел – и правда, вон на распорке одного из звеньев марка из отожженной проволоки, так моряки по вытравленной цепи глубину промеряют. Что эта цепь тут делает? За трактор цепляли и таскали на ней что-то? Так она вся, вросшими в землю витками в траве, сама в десятки метров и тонн – никакой трактор не уволочет. И лежит тут теперь, будто железный полоз, который сам обратно к месторождению помирать приполз. Или кто-то с неба давным-давно сбросил океанский рудовоз помирать, рассыпаясь в ржавь: вон дальше в лесу еще корабельные или заводские куски какие-то, балки, рельсы, зубчатые колеса, станины, лопасти винтов…

Мур зевнул, потом потер лицо. Все эти корабельные железяки, которые кто-то зачем-то приволок сюда вместо переплавки, словно говорили: подумай-ка, а где закончишь ты. В домике в никому не ведомой чащобе? Так успеется – вон, на дедовой карте по всему Уралу и в горах, и в лесах секретные значки его зимовеек, землянок, схронов. От каждой экспедиции след, а сколько всего таких экспедиций было – только дед и знает. И чужие такие избушки-землянки, и брошенные, и те, что хозяева, охотники или старатели, еще навещают, тоже отмечены.

Много чего на этой карте отмечено, но если карта не в те руки попадет, по ней ничего не понять. Все дело в легенде, табличке символов, которую Мур выучил за ночь, сидя со спелеологическим фонарем в тайном подвале.

Когда дед сказал: «Надо», Мур кивнул, ответил: «Сделаю». Запутывая всех возможных «заинтересованных лиц», приехал на трамвае из больницы к школе, погулял с Денисом и Коликом. Даже не то что не стараясь казаться беззаботным, а полностью переключившись на обычную жизнь, в которой никаким кладам, картам и многотонным тайнам места нет, а есть только летний треп, городские красивые девчонки, кофе – ну и папки с оригиналами документов для поступления, которые как объявят начало работы приемных комиссий, надо туда отнести… Они даже зашли в коворкинг библиотеки в ТЦ, арендовали на часок одно место, чтобы экран большой, порылись на сайтах университетов. Мур надеялся, что втроем они выглядят правильно: