Город звериного стиля - Ольга Сергеевна Апреликова

настоящее, это не кино, это не сон, это вправду! Плеск ручья, нытье комаров, Галькино дыхание. Галька вдруг монотонно зашептала:

– Сова, сова, брось своего птенчика!

И низко ответила за сову:

– Нет у меня птенчика!

– А где он?

– На месяце!

– А месяц где?

– Ведьма съела!

Мур даже отступил:

– Галька, ты чего?

– Так, сказку вспомнила, Егоша рассказывала, – виновато улыбнулась она не ему, а сове.

Они потихоньку обошли елку – сова поворачивала голову с топазами на сто восемьдесят градусов, совсем как в фильмах о дикой природе, – и вот он, ручей. Вокруг валялись заостренные бобрами ветки и жерди, и рядом с похожим на перевернутого остроголового идола собственным пнем зависла в комарином воздухе, застряв вершиной в соседках, целая зеленоствольная осина. Ее комель, ладненько обтесанный в виде торпеды, являл собой пугающе осмысленную работу. Будто мелкие лесные мужички острыми топориками ладили тут свое деревянное царство, да дело не пошло.

Хотя вон выше по ручью – плотина, палки черные и свежие торчат из нагромождения стволов, а подтопленный лес поблескивает зеркалами луж и бочагов. Рай для кикимор. Пока Галька зачерпывала котелком прозрачную воду, Мур подобрал три заостренных жердинки подлиннее для треноги. Все-таки хорошо, что она тут. Галька, да. Как же, оказывается, ужасно быть одному долго и как же она, Галька, нужна! И как человек вообще, живой и шумный, и как вроде бы беззаботное, легкое, странное существо с прямыми словами и взглядом как серое небо. С ней и мир словно проснулся, стал ярче и правильней, как будто его отремонтировали. Как бобры плотину. Недавно ушли, вот щепки у ствола еще влажные и свежие… Палки… Может, еще взять, для костра, посуше, вон сколько валяется, будто на стройке, где работники вдруг всё побросали и убежали… Это они с Галькой спугнули, конечно, работничков этих зубастых, вот бы посмотреть. А то лишь следы от лап и широких хвостов на рыжем песке у воды. У плотины плеснуло, будто бобры сказали: «Валите уже отсюда, не срывайте производственный процесс». Мур подал Гальке руку, помог взобраться на обрывчик берега, посмотрел в сторону плотины. Там из переливчатого зелено-голубого отражения торчал черный мокрый камень. Или плоская голова. Мур шепотом сказал:

– Смотри, бобр!

– Не, – глянула через плечо Галька. – Аквмеква.

И правда.

– Это ж она меня привела, – пожала плечами Галька и наконец объяснила: – Я в Кунгур на последней электричке приехала, ночью уже. Она была собакой. Черной такой, как Подземля, большой. Шла рядом. И ко мне никто не подходил, все боялись. И в Кунгуре прямо к автосервису вывела, у насыпи за гаражами, где этот ваш грузовик стоял, там еще паллеты с кирпичами были… Его грузили такие люди… Странные, будто какие-то… как жуки. Но Аквмеква сделала, чтоб они меня не заметили. Я просто прошла мимо них, по лесенке залезла, а внутри – наверх. Легла и уснула. И все.

Мур молчал. А что тут спросишь. Да что ей надо от них, Егоше этой? И люди-жуки тоже, значит, дедово попечение? Чтобы кирпичи зря не пропали? Они обошли елку с совой, у которой были топазы, а птенчика не было, обогнули почти круглый провал с водой, куда свисали и стелились, как зеленые волосы, травы. Затопленный карст? Бочаг? Да тут весь грунт, значит, в любую минуту может провалиться. Сразу сгинешь и под землей, и под водой. Только сил уже нет бояться.

Какое счастье ступить наконец на твердую полянку невдалеке от дороги – значит, надежный грунт. В сторонке от ЗИЛа, на солнышке, он установил треногой осиновые, украденные у бобров жердочки, подвесил котелок на цепочке, развел костерок. Из кунга принес по упаковке ИРП «Охотник», научил Гальку собирать жестяной разогреватель, и та безмятежно и ловко возилась с кружками, с пачками галет, с банками консервов, будто играла в кукольную посудку. Набросала в котелок листьев малины и дикой смородины, и вокруг запахло счастьем. Галька явно радовалась лету, лесу, еде и костерку, будто оказалась в туристическом походе. Ее вовсе ничего не тревожило. Еще бы – вон у нее какая защитница. Защитница, мокрая и гладкая, тем временем ходила вокруг ржавых корабельных железяк, обнюхивала, цепь даже потрогала лапой. Галька, не иначе, считает, что если Егоша зачем-то привела ее сюда, в глухую чащобу, то и хорошо. А раз привела вот к Муру – так вообще прекрасно, значит, наверное, будет интересно. Как тогда в пещере.

– Смотри, Пустодымка, – показала Галька на костер. – Ну как же ты не видишь? Дымок закручивается, будто девочка в сарафане танцует.

– Огневушка-поскакушка?

– Типа того. Будем золото копать? – оживилась Галька.

– Некогда, – Мур добросал в себя кашу с тушенкой, запил сладким чаем, и его повело. – Галька, ты тут посиди, отдохни… Приберись, да? Я посплю чуточку, все, не могу больше…

Глаза искали, где лечь, но везде была мокрая трава и насекомые в ней, а то и гадюки, а в кунг он не хотел: лучше бы слышать все вокруг и, если что, сразу проснуться. На капот? Он весь в грязи. А! На крышу! Там оказалось чисто и сухо, только какие-то царапины появились – ветками скребло? Мур лег на нагретое железо, и стало тихо и уютно, как в какой-то лесной избушке на печке, где они как-то ночевали с дедом ранней весной… Деда, деда, не волнуйся, я все сделаю, я только… полчасика…

Гроза? Загрохотала, загудела крыша, Галька брякнулась рядом и схватила за плечи:

– Мур, Мур! Кто-то едет! Я боюсь!

Мур оторвал тяжелую башку от зеленого железа. Мир кружился и крошился по краям. Он сел и проснулся: да, двигатель. Вон, по тракту, тоже рычит-мучается, близко уже. Галька отползла за него и прилегла, притаившись. Через минуту за деревьями показался «УАЗ-Патриот», в грязи по самую крышу, и резко затормозил. Мур подумал, что люди в уазике не ожидали увидеть ЗИЛ. Но тут же, расшвыривая комья глины, уазик свернул к ним, подъехал и встал бампер к бамперу. В Муре открылось внутреннее кровотечение ужаса и досады. Огромный вздох застрял в груди, застыл мутным гипсом. Захлопали дверцы, и наружу выбрались два мужика, один в зеленой, другой в коричневой куртке, оба громадные, веселые, скалящие зубы:

– Доброго дня, дорогой! Вот он ты, нагнали!

Лишь бы они не почуяли его ужас! Нашли. Догнали. Эти типы точно с ними расправятся, на раз-два, Мур это ощущал. Он это знал. Еще и выпотрошат сначала – куда едешь, что везешь. Галька лежала на крыше, словно пытаясь провалиться сквозь нее. Кажется, даже не дышала.

И тут за спинами мужиков среди елок беззвучно появилась черная росомаха, и Муру стало чуть легче. Она же… Если что… Но Егоша стояла неподвижно, как статуя. Наблюдала. Больше за ним, чем за типами, будто оценивала, насколько он может справиться сам. И ее неподвижность убивала надежду. Ни на сколько он не справится. Ни себя, ни Гальку не сможет защитить.

Орать? Спрыгивать на грунт и пытаться заколоть этих здоровых кабанов заостренной бобрами жердинкой от костра?

Мужик в зеленом запрыгнул на подножку ЗИЛа, заглянул в кабину, потом задрал голову:

– Пацан, ключи давай.

– С чего бы?

– Отдай, – попросил второй, коричневый, и добавил странное: – Что тебе дальше мучиться? Мы уж сами.

Казалось, на них с Галькой опять накинули жуткий рыболовный сачок, только невидимый. Стало стыдно от беспомощности. И досадно, что попался.

– Мы отгоним, куда надо, даже за Колву, – не напрягаясь, забалтывал их коричневый. – Ты и так, малой, герой, раз досюда доехал. Тут же никто не ездит. Старая дорога воровская. Ну, что смотришь? Что, сам рулить хочешь? Типа победитель? Дак ладно, рули. А мы подстрахуем, что. Ты ж вон ухайдокался уже.

– Нет, – буркнула Галька и села. – Врете вы.

– Девка! Ты-то еще кто? – оглянулся зеленый на коричневого. – Ай, потом разберемся. Хотите, сами езжайте, жалко, что ли, – он оглядел Гальку, как облизнулся. – Только как вам отсюда одним? Проводим, да. Дорога тяжелая. Дальше – хуже. Размыло. Не доедешь. И выдернуть некому, если чо.

Мур знал, что отец или люди от отца должны его встретить. Именно встретить, а не нагнать. У Колвы, да. Но как же жутко, что эти мужики знают, что он едет на Колву. И значит, те, кто их науськал,