12 новых историй о настоящей любви - Джон Сковрон

расхаживающие по парку с самодовольным видом, достойным Колумба в момент открытия Америки, и 4) гопники.

Сейчас к киоску как раз приближается типичная группа из четырех человек, и я начинаю нервничать. Китт должен вот-вот вернуться на сцену, а я обожаю, как он скачет в своем скафандре в номере «Мир будущего». Я не хочу это пропустить. Я никогда не пропускаю этот момент, хоть и приходится по-жирафьи вытягивать шею, чтобы разглядеть, что происходит на сцене.

– Здорово, Мэттью, – говорит один из них. Настоящий гопник. Он считывает мое имя с бейджика, чтобы рассмешить своих дружков. (Имейте в виду, любой человек с бейджиком, хоть в супермаркете, хоть в парке аттракционов, бесится, когда вы называете его по имени. Бесплатный совет.)

– Почем фейерверки?

Я притворяюсь, что почесываю плечо.

– У нас нет фейерверков. Футболки не интересуют? – можно подумать, этому придурку по карману двадцатидолларовая футболка.

Мельком смотрю на эстраду – Китт как раз выполняет шпагат в прыжке, который я не могу не то что повторить, но и описать. Тут же все пункты в моем списке становятся неактуальными.

Как озаряется его лицо, когда он делает это движение… Мой парень – классный, а ведь это и обо мне кое-что говорит, правда? Что я способен привлечь такого безусловно классного парня, даже несмотря на мою непредсказуемую кожу, неестественно огромные ноги и привычку откладывать внеклассное чтение до последней недели каникул. Наверняка это должно свидетельствовать в мою пользу.

– Серьезно, Мэтью? – спрашивает четвертый член команды. – Потому что, готов поклясться, я видел там парочку фейерверков.

Я совершенно загипнотизирован Киттом, поэтому, когда один из гопников подскакивает к окошку и выкрикивает «Бум!» прямо мне в лицо, я нервно дергаюсь (это одна из моих особенностей, наряду с сыпью, не объяснимой никакими медицинскими причинами).

Любители фейерверков уходят прочь, давая друг другу «пять» и скрываясь за многочисленными канатами у входа на закрытый пиратский аттракцион.

– Хулиганье, – ворчу я, как девяностолетний старик. Жаль, у меня нет палки, которой я мог бы потрясти им вслед.

Ну, я хотя бы успею посмотреть свою любимую/нелюбимую часть представления. В конце своего соло в скафандре Китт спрыгивает со сцены, вытаскивает из толпы одного из зрителей, спрашивает, как его зовут. И устраивает из этого целое шоу. В девяти случаях из десяти зритель выглядит наполовину смущенным, наполовину польщенным тем, что ему приходится стоять у всех на виду и танцевать с Киттом.

Иногда мне кажется, что он нарочно выбирает самого нелепого человека, чтобы хорошо выглядеть на его фоне.

Пусть так, но приходится признать: сегодня он выглядит особенно сногсшибательно.

Хотите вескую причину – почему мне хочется быть с ним снова и снова, даже если он не спрашивает меня про работу и, кажется, физически неспособен произнести слово «любовь»?

Потому, что он смеется над моими категорически несмешными шутками. Или вот еще: потому что однажды июньским вечером, когда на улице было противоестественно холодно, а мы стояли на парковке, он дал мне свою джинсовую куртку, воротник которой пах муссом для волос «Аведа». Я забрал ее домой и так до сих пор и не вернул (а ведь вплоть до того вечера меня всегда раздражали джинсовые куртки на парнях).

И еще: потому что в третий раз, когда мы целовались у меня в машине, я забыл вытащить зубную пластинку, а он не отпрянул и не сказал «Фу-у». Он отпрянул и сказал: «Вот это прикол!» А когда я сказал: «Нет, это просто я как всегда лох», он прервал меня и возразил: «Я все равно считаю, что ты отлично целуешься».

В начале лета Китт как раз порвал с парнем и собирался сохранять «целенаправленное одиночество» до конца работы в парке. Но, как он утверждает, однажды он прошел мимо моего киоска по пути на репетицию и сказал одной из девчонок-актрис:

– И все-таки, если тот парень гей, я попал.

Никто раньше не считал меня тем, из-за кого можно «попасть». Да кого я обманываю? «Тем парнем» меня тоже никто не называл.

Но главная причина, почему тем летом я встречался с Киттом, была такова: он не позволял мне пренебрежительно говорить о себе. Никогда.

Ведь даже с моими так называемыми школьными друзьями я всегда оказываюсь главной мишенью: ослом в игре, где ни у кого не завязаны глаза, зато у всех, кроме меня, в руках есть хвосты. Но с Киттом, стоит мне заладить свою песню про «Фу, я ужасно получился на этой фотографии» или «Ой, у меня топографический кретинизм», как он останавливает меня и говорит: «Почему ты не замечаешь своих сильных сторон, Мэтти?»

Он никогда толком не говорил мне, в чем заключаются мои сильные стороны, но приятно знать, что у него есть собственный список. Понимаете, о чем я?

– Поаплодируем нашим великолепным танцорам и певцам!

Ого. Представление кончилось, зрители выходят. Значит, настало время обеда. И, значит, пора идти на эту дурацкую вечеринку.

Я запихиваю «Повесть о двух городах» под прилавок и смотрю на дверь гримерки Китта, пытаясь молиться про себя. Проблема в том, что молиться я толком не умею. Родители растили меня буддистом.

И вот началась лучшая и худшая на свете вечеринка.

Надо признать, там есть моя любимая диетическая газировка и мои любимые печенья. Но помимо этого там туча незнакомых людей, с которыми приходится разговаривать.

«Да ладно, – скажете вы, – ты же продавец, ты целыми днями общаешься с людьми». Нет, возражу я. Я пытаюсь продать свой товар – у меня есть цель, которая служит мне прикрытием. Здесь же мне приходится продавать самого себя (а я до сих пор недостаточно хорошо знаю этот товар, чтобы успешно им торговать).

Вокруг пахнет фастфудом и грязными носками. Из-за бетонных стен помещение выглядит как театральная тюрьма нестрогого режима. И вообще, почему гримерка выкрашена в черный цвет? Я ничего не знаю про этот мир.

– Хочешь еще содовой? – спрашивает Китт. Я пью за двоих, уклоняясь от ненавистных светских разговоров.

– Не знаю, что такое содовая, – отвечаю я, – но еще газировки выпью с удовольствием, – я помешан на региональных диалектах. Китт из Делавера. Он называет жвачку «резинкой», а газировку – «содовой».

А меня он называет Мэтт, а не Мэтти, как обычно, сообщая мне: «Хорошо держишься, Мэтт». Как будто я никогда раньше не был на вечеринке. Но чем дольше я там стою – единственный интроверт, неловко подрыгивающийся под музыку (не умею танцевать – люди всегда думают, что я придуриваюсь, когда пытаюсь изобразить танец), тем острее я понимаю, что он не собирается меня никому