12 новых историй о настоящей любви - Джон Сковрон

Все лето мы держали свои отношения в тайне, эдакие Ромео и Ромео, чтобы избежать неприятностей с начальством. Поначалу эта таинственность казалась увлекательной и даже сексуальной, но теперь я стою тут как привидение, на которое никто не обращает внимания. Вдруг я понимаю, что мы с Киттом едва ли проводили время вместе вне работы. И что у «Ромео и Джульетты» вообще-то трагический финал.

(Это было в моем списке литературы прошлым летом.)

– Эй, народ! – восклицает девчонка с сережками-кольцами и накладными ресницами. Она ставит музыку на паузу, прикладывает палец к губам и неуклюже пытается изобразить звук охотничьего рожка: «Ту-ту-ду-ду!»

Китт шикает на остальных.

– Пришло время вручить награды этого сезона! – объявляет девчонка, извлекая из-за спины пачку разноцветной бумаги.

Все радостно улюлюкают.

О боже. Я отправляюсь на поиски льда, чтобы чем-то занять руки.

– Итак, мы все проголосовали, – продолжает она, стоя на диване цвета детской неожиданности. – Первую и, пожалуй, самую важную награду – «Первый кандидат на Бродвей» – получает, разумеется…

– Погодите! – вопит единственный, по словам Китта, гетеросексуал в труппе. – Даешь барабанную дробь! – И вся эта театральная тусовка начинает синхронно барабанить по бедрам, да так громко, что лампочка мерцает.

Я стою как вкопанный, стараясь воспринимать происходящее как бесплатный социологический эксперимент. Как будто я наткнулся на племя инков, чей вождь оказался неожиданно шумным.

– Первым кандидатом на Бродвей единогласно признана… Эрика!

Девушка, которую, видимо, зовут Эрика, пускается в пляс, кружась по обшарпанному полу, чуть не сшибает неуместный в этой обстановке пылесос и хватает свою распечатанную на принтере награду с таким восторгом, будто это пропуск в Джульярд.

Я в гордом одиночестве принимаюсь аплодировать, не сообразив, что от Эрики ждут речь, и тут же зарекаюсь когда-либо снова следовать своим интровертским инстинктам.

– Когда я только пришла сюда этим летом, – говорит Эрика и вдруг начинает рыдать. Как и все остальные, за исключением нас с Киттом. Он кладет руку на мою плоскую, как доска, задницу и говорит мне на ухо:

– Держишься молодцом.

– Угу, – отвечаю я. Он шлепает меня по заднице, и оп-па: если бы мне сейчас предложили выбрать суперсилу, я бы выбрал умение останавливать время.

Черт с ней, с невидимостью.

Эрика гундит еще примерно тысячу лет (в какой-то момент она на полном серьезе благодарит «бога и демократию»), после чего мы переходим к еще более нелепым категориям. Обеденный перерыв утекает сквозь пальцы, а у меня урчит в животе от вида и запаха запретной пиццы, которая, кажется, никого не интересует.

А ведь у них-то наверняка нет аллергии!

В какой-то момент в гримерке появляется девушка с рацией, в черной рваной футболке. Она – единственная, на ком косметики меньше, чем на нас с Киттом.

– Народ, до следующего представления десять минут! – объявляет она. – Сворачиваемся!

Как по сигналу, Китт извлекает из сумки грамоту «Лучшему злобному администратору» и вручает ей. Он что, состоит в оргкомитете вечеринки? Сколько же я еще не знаю про Китта?

Девчонку с рацией просят произнести речь, и она говорит:

– Мне столько не платят, чтобы я с вами тут нянчилась, но я вас люблю, так что лучше не пропадайте, а то получите у меня. – Она тоже чуть не пускает слезу, а потом уходит, хлопнув металлической дверью. С треском включается трухлявый кондиционер. Осталось всего две награды.

Стоит ли удивляться? Китт получает награду «Мистер флирт». Когда наступает его очередь произносить речь, он говорит:

– Ну да, да, каюсь. Люблю строить глазки, – он расстегивает сумку и роется в поисках чего-то. – Но лишь один парень этим летом сумел похитить мое сердце… – Он смотрит прямо на меня. Я раздумываю, не выйти ли вперед и показаться публике или, наоборот, лучше сделать шаг назад и дать Китту насладиться всеобщим вниманием. В итоге я не делаю ничего.

Я уже говорил, что бросил дискуссионный клуб, потому что слишком медленно соображаю?

– Однако не будем называть имен из соображений конфиденциальности, – изрекает Китт, бросая сумку на пол.

Все умиленно ахают, но тут настает черед награды «Мисс Флирт», и она достается все той же Эрике.

Хочется глянуть на небо в поисках грозовых туч, но в гримерке нет ни одного окна.

Дело в том, что Китт знает, как я не люблю быть в центре внимания. И все-таки он мог бы назвать мое имя, правда? Я понимаю, что мои чувства противоречивы, ну и что? Обычно я последний в любом списке. У меня фамилия на букву «Э». Я не самый высокий, не самый низкий. Я примечательно непримечателен – и в спорте, и в творчестве, и в учебе. Типичный ничем не выдающийся хорошист. Но сегодня, во время этого идиотского закулисного праздника, у меня был последний шанс на публичное признание. Во всяком случае, последний за это лето.

– Классная награда, – выдавливаю я, когда Китт склоняется ко мне и допивает газировку из моего стакана.

– Дурацкая награда, – говорит он и целует меня в щеку, а я чихаю.

Когда я наконец прихожу в себя (а я чихнул целых четыре раза подряд – ну кто перед таким устоит, правда?), Китт притягивает меня к себе.

– Опять забыли принять лекарство от аллергии, молодой человек? – Можно подумать, он моя мамочка.

Вообще-то я действительно забыл принять лекарство. И я в восторге от того, что он за меня беспокоится. Так приятно, когда кто-то за тебя беспокоится. Это, пожалуй, самое приятное в отношениях: разделять с кем-то бремя земного существования.

– Меня от этих таблеток в сон клонит, – говорю я, отводя глаза и сосредотачивая все силы на том, чтобы не чихнуть ему в лицо. – Переживу.

Звонит звонок, свет начинает мигать. На секунду воздух наполняется жужжанием флуоресцентных ламп. Актерам пора надевать парики и готовиться к новому представлению. Праздник окончен.

К пицце так никто и не притронулся.

Я хватаю горсть чипсов и доливаю себе газировки, но лед кончился. Пока я подыскиваю метафору, Китт говорит:

– Ты же знаешь, что я флиртую со всеми, правда? – Он ведет меня к выходу и, подозреваю, догадывается, что у меня разыгралась не только аллергия. – С парнями, с девушками. В этом нет ничего личного.

– Может быть, для тебя и нет.

– Мэтт…

– Все нормально. Конечно, я знаю, что ты флиртуешь со всеми. – Я ступаю на раскаленный асфальт. – Ты же актер. – Черт, как же я ошибался, считая, что внутри было жарко: солнце печет так, что мне грозит начать новый учебный год с солнечного удара.

– Эй, – Китт треплет меня по плечу. – Зато мы никогда не станем такими,