12 новых историй о настоящей любви - Джон Сковрон

нем написано «Самый лучший бойфренд», точь-в-точь, как на тех грамотах, которые они вручали друг другу пять часов назад. А внизу почерком Китта подписано: «Мэтти Элкович». (Он вечно тренируется расписываться на всем подряд. Готов поспорить, почерк у него аккуратней, чем у любой бабушки.)

– Что это значит? – чересчур взволнованно спрашиваю я. Я сползаю с капота и встаю на ноги. Гравий шуршит. У меня все еще болит лодыжка после прыжка со сцены, но мне в кровь будто впрыснули углекислого газа. – Что это такое?

– Это просто значит, что ты лучший, с кем мне доводилось встречаться, – отвечает Китт.

Я опускаю руку, в которой держу грамоту.

– Ты говоришь это в прошедшем времени.

– Мэтт. Сегодня наш день расставания. Это просто дань тому, какой ты внимательный и заботливый. Вообще я хотел отдать тебе эту грамоту во время вручения наград – я ее сделал вчера, – но в последний момент струсил. Вся эта тусовка…

– И все эти обнимашки.

Он вытягивает вперед свободную руку, как будто хочет показать мне, что в ней нет пистолета.

– Наверно, я испугался, что ты из-за этого… ну, расплачешься.

Рядом с нами стартуют несколько машин, шурша гравием и выпуская клубы выхлопных газов. Из «Дьявольского острова», куда пускают только с шестнадцати лет, доносится громкая музыка. Вообще-то парк в одиннадцать закрывается, но, похоже, они никак не могут разогнать народ.

– Ну что ж, спасибо, – говорю я, глядя на грамоту. Может, завести попугая, исключительно чтобы выстелить ему клетку этой бумажкой? – Не уверен, что меня можно назвать самым лучшим бойфрендом, если ты со мной расстаешься…

Китт берет меня за руку. Он начинает говорить редким для актера тихим голосом, так что мне приходится наклониться к нему, чтобы расслышать.

– Мы расстаемся друг с другом, Мэтт. Мы так договорились. Это правильно. Я уезжаю, и…

Я тычу грамотой ему в нос. Она сминается вокруг его большого (красивого, идеального) носа. Он смеется.

– Замолчи, – говорю я. – Я все понимаю.

Он не хочет мне изменять. В этом, кстати, и есть причина. Он уедет в свою консерваторию, где полно (красивых, идеальных) театральных мальчиков, и не хочет мне изменять. И он знал это с самого начала лета. С самого начала наших так называемых отношений «без ярлыков».

Я просовываю грамоту в приоткрытое окно машины, и она плавно приземляется на переднее сиденье, как гигантское перо. Я упираю руки в бока и жду, пока Китт заговорит. Сработало.

– Ну слушай, я бы мог составить целый список причин, почему ты лучший.

– Да что ты?

– Ты не боишься смотреть в глаза, – тут же отвечает он. – У меня такое впервые. Все остальные ребята, с кем я встречался, боялись смотреть в глаза.

– Забавно. Не замечал за собой такого. – Я уже собираюсь сменить тему, чтобы не пришлось смотреть, как у него кончатся причины того, почему я лучший.

Но, как ни странно, он продолжает:

– У тебя потрясающие родители. И я обожаю твои огромные ноги. А еще последний парень, с которым я встречался, все время заставлял меня пить с ним, а мы с тобой вообще ни разу не пили, и мне совсем не хотелось.

Я ненавижу пиво. Ненавижу пиво и обожаю то, что список Китта кажется бесконечным.

– И ты серьезно относишься к своей работе, Мэтти, а это здорово заводит, – теперь он начал хлюпать носом. Сильно. Но совсем не противно. – Хочешь, чтобы я продолжал?

– Да.

– Ладно, – он делает глубокий вдох. – Ты не боишься говорить про всякие серьезные вещи. Иногда мне кажется, что тебе лет тридцать. И поначалу меня это пугало. Но я начал привыкать. Так что ты завысил планку для всех, кого я дальше встречу на своем пути.

Я переступаю своими огромными ногами, которые ему, оказывается, нравятся, но молчу.

– Так что единогласным решением среди меня, – резюмирует он, – тебе присуждается награда «Самый лучший парень». Что по любому круче, чем «Мистер Флирт».

Я отворачиваюсь к машине, потому что иначе я начну пытаться сделать так, чтобы он меня поцеловал. И шутки ради, в надежде, что это разрядит обстановку, беру с капота «Повесть о двух городах».

– Ну, у меня для тебя тоже кое-что есть, – говорю я, встав к нему вполоборота. Я наугад выдираю страницу из книги и протягиваю ему с таким видом, будто это продуманный и значимый подарок. – Держи.

Но Китт принимается изучать страницу, будто это карта сокровищ, а когда он поднимает глаза, в них стоят грозовые тучи. Наконец настала подходящая погода.

– «В унынии и горе есть феноменальная сила», – говорит он. Потом, не знаю почему, он повторяет это снова. И еще раз, будто пытается заучить. Актеры такие актеры. И вдруг до меня доходит, что он читает фразу из книги. Он показывает мне страницу, и я вижу, что эти слова, «В унынии и горе есть феноменальная сила», трижды обведены синей ручкой.

– Это прекрасно, Мэтти, – говорит Китт, и теперь он по-настоящему плачет. В смысле, в моих масштабах. Это одновременно впечатляет и сбивает с толку. Все лето я ждал, когда же его сорвет с катушек хотя бы раз, а теперь думаю: «Ну вот, украл мою фишку». – Спасибо тебе, правда.

Святой Будда. Он решил, что это я обвел фразу. И что специально выбрал для него эту страницу, как настоящий подарок.

– Зря я тебя так осуждал за чувствительность, – он обмахивается вырванной страничкой, смеется сам над собой, вытирает нос рукой. Она длинная и стройная, а на запястье болтается браслет с бусинами из бирюзы, который я выиграл для него в автоматах и который ему было не положено носить во время представлений – но он его никогда не снимал.

Я продолжаю молчать.

– Знаешь, в слезах нет ничего плохого. Прости, что я тебя за это дразнил. Надо бы вставить это в рамку и повесить в общежитии.

Ну, где же вы, американские горки? Где же вы, вопящие толпы людей? Сейчас не время для тишины! Но даже знаменитые пенсильванские цикады умолкли.

– Не мог бы ты сегодня в порядке исключения не быть самым милым парнем на свете? – наконец говорю я. – Я ждал этого с июня.

Так нечестно. Он разрыдался, у меня слезы на глазах – мы сравняли счет. Но наконец оказались на одном эмоциональном уровне. Самое время прощаться.

В коробке у Китта под мышкой что-то перекатывается и позвякивает: помада, ополаскиватель для рта и непонятно как затесавшийся туда одинокий спортивный носок «Адидас». Коробка чуть не выскальзывает у него из рук, и я спешу помочь. Мы ставим ее на