Город звериного стиля - Ольга Сергеевна Апреликова

Топ-топ. Топ-топ. Бубны в голове и в хвосте порядка, глухо сквозь снег: бум-бум. Бум-бум. Надо шагать под бубны: топ-топ. Если собьешься… Нельзя сбиваться. Он шел и шел, утаптывая тяжелыми валенками снег. С большого мужика валенки, и след от них большой, это хорошо. Чтобы не болтались, Пыгрись в них тряпок напихал. Тряпки, правда, были заскорузлые, в крови, и к концу первого прогона уже становились скользкими, горячими. Но все равно с тряпками в валенках легче. Потому что у Пыгрися ноги в два раза меньше, чем у мужика, которому этот валенки скатали. Таких мужиков Пыгрись теперь редко видел. Да и тех – дохлыми. Живые такие большие, говорят, еще где-то в порядке есть. Посмотреть бы. А то валенок больших много. Вон у соседа – тоже большой валенок. Правый. Левый маленький, тесный. Неудобно совсем. Пыгрись ему говорил, что надо в большой валенок тряпок напихать, легче будет топтать. Сосед не хочет, говорит, воняет. Ну да, воняет. Но ведь тут все воняет. Хотя нет. Снег не воняет. Пыгрись поймал ртом пару хлопьев. Ничего, не пахнет. Если бы еще и снег вонял! Хотя, когда порядок проходит, снег после него, пожалуй, тоже воняет. Не может не вонять. Пыгрись сам не видел, но представить если. Вон следов столько. Кровь, дерьмо, моча. Пятна от кормежек на стоянках. Как же жрать охота! Снег, снег. Топ-топ. Если долго не жрать, топчется плохо. Вчера не кормили…

– Ты что так орешь? – Галька схватила его за плечи и затрясла. – Мур, Мур, ты чего!

Мур сел, и тут же щеку ободрало шершавой мертвой веткой:

– Ой… – боль сразу привела его в себя. Вокруг лес, жаркий, золотой и зеленый, летний. А вовсе не снежная тундра. – Приснилось. Жуть такая. Как будто зима… И много-много народу куда-то гонят… Ну как «куда-то». В никуда. По тундре. Просто чтоб умерли все. Этап такой.

– Этап?

– Так называется, когда зэков от зоны к зоне перегоняют. Тут же… Места такие. Лагерные. Я совсем забыл про это, а теперь… Я как будто сам там был. Такой же манси, как все. Пыгрись звали.

Егоша снаружи подсунула морду под еловую лапу и уставилась ничего не выражающими, черными, как камешки, звериными глазками. Но Мур каким-то образом понял: она знает. Как будто сама видела такой же сон.

– «Пыгрись» – это просто «мальчишка» на ее языке, – Галька посмотрела на Егошу. – Говорит, что да, было. Что очень страшная тут земля, а ты спал, наверно, на месте, где тот мальчик умер. Надо уходить отсюда.

– Я не понимаю, куда уходить, – Мур вылез из-под елки. На крохотной полянке булькал кипяток в котелке над костерком и ждал распотрошенный пакет с ИРП. Мур отломил, забросил в пасть половинку галеты – и живот свело от пинка голода. Он съел вторую половинку: – Если просто так вот идти и идти по Колве, будут деревни. Две или три. Надо карту посмотреть.

– Я уже давно проснулась, только есть очень хочу, – Галька выглядела свеженькой, умытой – и нервной. Но заметно старалась выглядеть спокойной. – Значит, поедим и пойдем вдоль Колвы. Далеко?

– Не знаю, – Мур, разворачивая карту, задумался, как тут измерять путь: в часах, километрах или в единицах усталости, равных одному дневному переходу по лесной чащобе, который может выдержать девочка-подросток. – И они могут быть брошенными… Или просто опасными. Мало ли кто там живет.

Они одновременно посмотрели на Егошу. Та фыркнула, как барсук, и отвернулась. Ушла, улеглась в свое мокрое лежбище. Мур вдруг подумал, что дед знал, что Егоша будет его сопровождать и в случае чего вмешается со всей своей бесчеловечной силой. Иначе бы не рискнул отправить одного, потому что – ну кто он есть? Пацан. Никто, ничто и звать никак. Без Егоши ни с какими врагами не справится.

Галька усмехнулась:

– Мы, в общем, тоже опасные, если нас обижают, да, Аквмеква? Ну а даже если деревни брошенные, дороги-то еще там есть? И мы пойдем по ним и выберемся, правда, Мурчисон?

– Да тут такие дороги… В такие места ведут, что… Лагеря бывшие, зоны брошенные, лесозаготовки, рудники, промыслы, прииски. СССР как ушел отсюда, так черт знает, кто тут живет и чем. Анархия, произвол. Дорог – лабиринт, да только почти заросший уже. В самом деле тут где-то тайный тракт проходил, по которому в строгановские времена через Хребет купцы соль и пушнину возили втайне от властей, его так и звали – Воровской. Ну и вообще много тут было дорог через Хребет. История.

– Может, и сейчас возят где-нибудь по тайной дороге, – всхлипнула Галька. – Что-нибудь же возят?

– Может. Запросто. Хищники кругом, и люди пострашней волков будут. Одно слово – Урал.

– Ты меня пугаешь.

– А ты и бойся. Как увидишь кого – прячься. Егоша вон старенькая уже, вдруг не успеет.

Егоша подняла голову из ложбинки, пару секунд смотрела ему в глаза, будто что-то искала в его взгляде. Потом встала и ушла, оставляя мокрый след.

– Обиделась?

– Не, – вздохнула Галька. – Что мы ей, несмышленыши. Пыгрись и агирись[46]. Усталая она, да. Но не старая. Просто… Древняя. Устала быть одна, наверно. Она… Она хочет быть нам нужной.

– А мы ей зачем нужны?

Галька пожала плечами:

– Чтобы было, кому быть нужной?

За остаток дня они прошли не так уж много: идти по мху, перебираться через болота и бочажины, в которых глохли притоки Колвы, через ручьи быстро не получалось. Ноги не просыхали, темя жгло. Все время хотелось взобраться на сосну и осмотреться: сколько там еще впереди этих сверкающих на солнце речных петель. Ноги ныли. Топ-топ. Тошно, как вспомнишь. Срезать бы путь от петли к петле, но без компаса Мур не решался. И того гляди в болото угодишь. Лес то шумел от ветра, цепляя черными копьями елок быстрые облака, то замирал, затихал, будто задумавшись. В тихие минуты комары не зудели – они выли над головой, осыпаясь на плечи невесомыми трупами. Егоша не отходила ни на шаг и казалась уже не страшной бессмертной тварью, а уставшей донельзя, старой, смахивающей на медведя косолапой собакой. Лес по округе звенел птичьими голосами, но там, где они шли, все стихало – только звуки бьющих крыльев, когда пичуги резко вспархивали с веток. Как-то попался ежик, он заверещал и задергался, пока ребята проходили мимо. Мур и не знал, что ежики могут кричать. Егоша на истерящего ежа и не взглянула. А вот не успевшую отползти гадюку прикончила: Мур ту и не заметил, а когда оглянулся на бросок Егоши и шум, то гадючья голова уже летела в одну сторону, а тело, узорчато извиваясь в воздухе, – в другую. С этого момента Егоша обогнала Мура и теперь брела впереди, оглядывая мох и траву. И зачем ей заботиться о них? О Гальке? А может, Галька так нравится Егоше, что та замышляет сделать ее своей помощницей? Вырастить из Гальки новую ведьму?

Егоша оглянулась и посмотрела так, будто подслушала мысль. И вроде как этой мыслью Мура была возмущена.

– Что же тогда тебе надо от нас? – подумал ей Мур. – Убить тебя нельзя. Как сделать, чтобы ты оставила нас в покое?

Та отвернулась и потрусила вперед. Мур перевел дыхание. Ну не может ведь быть так, что Егоша просто завела их себе, как милых домашних любимцев, стремясь, как сказала Галька, быть хоть кому-то нужной. Тут вон ты собственному отцу не нужен – а тайной силе вроде Егоши приглянулся? Галька добрая, слишком доверяет Егоше.

С другой стороны… Егоша в самом деле несчастная – как бы Мур на ее месте себя вел, чтобы избавиться от одиночества? И Галька ей, конечно, нравится – как эта девчонка может не нравиться? Она умная, храбрая. Так тяжело продираться сквозь сырой лес вдоль реки – а она смеется, будто на прогулке. Ни разу не заныла. Будто ей за счастье такая жизнь. А что? Приключение же! Крутая девчонка. Ловкая и понятливая. Мур оглянулся: идет. По сторонам озирается. В лесу ей хорошо. Он постоял, поджидая Гальку, и заметил, что грунт стал посуше, а Колва, виляющая слева, темнее и у́же, что упавшие елки почти перегораживают ее. И уже