Город звериного стиля - Ольга Сергеевна Апреликова

и поедет прямо в Колву. А Мур бежал рядом и барабанил по кунгу – боялся, что Галька внутри, а потом запнулся за камень и плашмя рухнул в воду. Когда вскочил – ЗИЛок, волоча за собой захлебывающийся уазик, был уже на середине реки. А другой мужик, из лодки, греб, догоняя машины. Зацепился за крышу уазика, подобрал весла. Оглянулся на Мура, поднял из-под ног и показал ружье, блеснувшее черными стволами.

Мур стоял по колено в воде. С него текло. Упасть и захлебнуться? ЗИЛок рычал, удаляясь. Родной ЗИЛок. И в нем – всё. Догнать, хоть как, Галька же, и пусть стреляют – промахнутся! Подавятся! И он решительно побрел сквозь тугую сильную воду за ЗИЛом, уже выбиравшимся на дальний берег. Мужик в лодке опять оглянулся и погрозил ружьем. И тут прямо перед Муром всплыла черная страшная Егоша и зарычала. Мур хотел ее обогнуть, обматерил – но тут сзади взбурлило, обдало брызгами, и его обхватила Галька:

– Стой, не надо!

И Мур едва не заревел.

Все это случилось, может, полчаса назад. Теперь они сидели на берегу и дрожали. Живы и невредимы оба. Все хорошо. От колючек Галькиных волос несло сосновой смолой и дымом. Егоша караулила тот берег. Вершины елок там припорошило розовым. Скорей бы уже вылезло солнце. Как же холодно!

Галька повернулась, сверкнула светлыми, как вода, голодными глазами:

– Может, поедим?

– А правда, давай. Хоть согреемся. Знаешь что, Галька? Ты самая крутая девчонка на свете, – Мур отпустил ее и заглянул в мешок. Там поверх ИРП оказались еще фонарик, веревка и молоток. Набор для Подземли.

– Молоток-то зачем?

– Не знаю. Я торопилась и вообще не знала, что брать, – она вроде собиралась заплакать, но только прикусила задрожавшую губу, шмыгнула и схватила упаковку ИРП. – Давай одну на двоих? Экономить надо!

– Давай только сначала отсюда уйдем. А то будто следит кто с того берега. Видишь, Егоша какая?

– Тоже следит. Опасается. Люльсын[43], говорит, плохо тут, уходите, – Галька встала, подобрала котелок. – Какын ойка[44], говорит, плохие люди.

– Как ты ее понимаешь?

– Не знаю. Просто начинает пахнуть водой, и приходят мысли, – Галька забрала котелок, выковыряла из травы алюминиевую, дедову походную, ложку. – Или песни. Я уже привыкла. Она тоже слышит, что я думаю. Пойдем уже, а, – она подняла и притащила Муру раздавленный рюкзак: – Может, что уцелело. Ну, Мурчисон, не сиди. Тут правда паршиво – как на тарелке.

Собрались они быстро. Мур выжал одежду и снова надел ее, надеясь, что быстрее высохнет. Трясущиеся от озноба пальцы плохо слушались, но добытой Галькой веревкой он обвязал спальник с едой так, чтобы можно было нести через плечо, перетряхнул рюкзак – там раздавило телефон. Вот это фатально. Карте и запасным носкам не сделалось ничего. Носки он отдал Гальке и велел надеть. У нее вообще с собой никаких вещей не было, мокрые джинсы-кроссовки и сухая куртка, так что пусть тащит легкий рюкзак с картой, молотком и фонариком и котелок. Она храбрилась:

– Давай воды с собой наберем? Вот сейчас отойдем подальше и чай закипятим, да, Мурчисон? Но… А куда идти-то? Обратно по дороге? Я боюсь.

И правда, кому навстречу можно прийти по следам от ЗИЛа и уазика? Кто там еще пустился в погоню? Они с Галькой не знают ничего про платиновый прииск, в глаза его не видели, только кто ж им поверит? Запытают. А другой дороги нет. Лес кругом, сырой, комариный. Парма. Жуткая, бесчеловечная. Самый большой лес Европы. В какую сторону ни пойди – никуда не дойдешь. Ладно, надо хотя бы убраться с поляны. И… Если скрытно идти вверх по Колве, то, может, удастся увидеть, откуда явился серый рыбак? Он, похоже, всегда тут живет, где? И зачем?

Мур остановился, спрашивая себя, правда ли хочет это знать. И нужен ли ему отец? Вот такой. Сивушный, перекореженный. Смотрящий на нелегальном руднике? Или кто он там?

Галька заглянула ему в лицо, мол, куда? Я везде за тобой! Мур посмотрел на Егошу, хромающую от реки, и решил:

– Пройдем сколько-нибудь вверх по берегу, чтоб тут не торчать. Спрячемся где-то, обсохнем, поедим и отоспимся. И тогда, может, сообразим, как выбираться.

По лесу идти в кроссовках было страшно – вдруг гадюки – и неудобно. Да они еще и от воды раскисли. Веревка резала плечо. Но Мур шел, переступая кочки, ветки, упавшие от старости лесины и косясь в сторону сверкавшей за елками воды. Не хватало только заблудиться. Дебри.

Жутко, что только что он был героем, одолевшим размытую опасную дорогу, экипированным на все случаи туристской жизни, а теперь остался никем и без ничего.

Жутко, что это сделал отец, и жутко, что он… такой. Горький алкаш. Одноглазый, как таргылтыш[45].

Жутко, что с ним Галька – только бы с ней ничего не стряслось.

Жутко, что парма не простит ошибки. Что Урал убьет и даже не заметит. Мало ли тут по лесам истлевает скелетов.

Жутко, что отсюда бесконечно далеко до города. До асфальта с такси, до чистых красивых квартир, до людей, которые ходят на работу или сидят в кофейнях, до магазинов с туристическим снаряжением, до аптек. А у них с собой даже лейкопластыря нет. Поэтому им нельзя рисковать.

Жутко, что дед ждет звонка от него, от Мура – и в ближайшее время не дождется. Даже если бы был цел телефон, черт его знает, где тут искать связь – в парме-то на границе с Коми.

Жутко думать, в каком ужасе сейчас родители Гальки.

Хотя, наверное, получив груз, отец как-то сообщит деду, что все норм, все доставлено? На карте за речкой, куда угнали ЗИЛок, был почти незаметно, карандашом вдоль речки намечен пунктир – который терялся в зеленом поле, будто его стерли… Тайный прииск там. По словам деда, это небольшое платиновое рудопроявление с западного края Чистопского участка, удобное для разработки штольней и достаточно богатое. На кой же там геофизическое оборудование? И вообще проблемы там, что ли? Может, платиноносная руда истощилась? Надо срочно еще что-то отыскивать? И дед по-быстрому оснастил блудного сына для серьезной геологоразведки в окрестностях рудничка? Для этого надо иметь основания, догадки. Значит, тут еще что-то есть?

Версты примерно через две глаза начали вышаривать вокруг хоть какое ровное укромное местечко, где бы упасть: под кустом, в сухом песке под выворотнем, под елкой, гостеприимно поднявшей одну из нижних лап… А что? Не хуже палатки. И на хвое будет тепло. И солнце, оказывается, давно жарит, прогревает и эту темную старую елку, и крохотную полянку. Мур оглянулся на Гальку: совсем как мальчишка. Страшно замученный только мальчишка, вон глаза погасли. За Галькой плелась понурая Егоша. Она, наверно, могла бы плыть по реке, но против течения и у нее не было сил. Старушка же. Мур скинул с истерзанного веревкой плеча котомку спальника и сказал:

– Всё, девки. Привал.

Галька тут же сняла рюкзак, осмотрелась, упала на четвереньки и, как ящерица, заползла под елку:

– Чур, я в домике…

Егоша посмотрела на Мура, вроде как пожала плечами, покрутилась, обнаружила в стороне сырую ложбинку, выстланную желтым мхом, и шлепнулась туда – чавкнуло. У Мура еще хватило воли снять и пристроить на припек кроссовки: свои, насквозь мокрые, и Галькины – та даже не проснулась, когда он их стягивал. Потом Мур заполз под елку и упал с другой стороны шершавого, с торчащими сучками ствола. Твердо, колко. Под боком что-то мешает… Плевать. Медведи? Плевать. Серые рыбаки, сколько их ни есть на свете? Егоша разбудит.

…Топ-топ. Топ-топ. И так темно. Снег повалил гуще, и совсем ничего не видно. От голов уже валил пар, значит, много протопали. Пыгрись, как подняли и погнали, рад был, что оказался крайним в шеренге, чтобы по пути видеть хоть что-то, кроме черных спин и затылков, но сейчас уже глаза не смотрели. Топ-топ. Да и смотреть не на что. Просто белое все внизу и темное наверху. И, ясно, сбоку было холоднее, чем внутри порядка. А еще тяжело рукой правой вперед тянуться, держаться крепко за бушлат впереди идущего. Мерзнет рука, немеет. Левой руке легче – ею он крепко держится за бушлат соседа, а тот – за его. Теплее так-то.