Пелагия и красный петух - Борис Акунин

– Это жиды врут и поджидки! Ах, знали бы вы,дочь моя, сколь жестоко они притесняют здесь меня! – пожаловался отец Агапит. –В России-то нашим отрадно, там снизу своя земля греет, а по бокам вернаябратия. Там мы сильны. А на чужбине одному горько, тяжко.

Это признание ужасно взволновало отзывчивуюсобеседницу.

– Как? – в беспокойстве вскричала она. – Развевы не имеете здесь, на Святой Земле, единомышленников? Кто же защитит белыховечек от черных? Где же эти ваши «опричники»?

– Там, где им и надлежит быть: вРоссии-матушке. В Москве, Киеве, Полтаве, Житомире.

– В Житомире? – переспросила Полина Андреевнас живейшим интересом.

– Да, житомирцы – витязя верные, боевитые.Жидам спуску не дают, а пуще того приглядывают за поджидками. Если б Мануйлаэтот пакостный стал в Житомире воду мутить, или тот носатый, которого я давечавытолкал, посмел мне, особе духовного звания, грозить, тут же бы из них и духвон!

Воспоминание о недавней перебранке вновьпривело отца Агапита в раздражение.

– Архимандриту он нажалуется! А тот, ирод,только рад будет. Высокопреподобный наш одержим бесом всетерпенства, я ему каккость в горле. Изгонят меня отсюда, сестра, – горько произнес ревнительчистоверия. – Неугоден я им своей непреклонностью. Придешь в другой разисповедоваться – а меня уж и нет.

– Так вы тут совсем один? – разочарованнопротянула Полина Андреевна и как бы про себя добавила. – Ах, это не то, совсемне то.

– Что «не то»? – удивился поп.

Тут паломница убрала с лица всякую умильностьи посмотрела на отца Агапита в упор, испытывая нехристианское желание сказатьнеприятному человеку гадость – да такую, чтоб проняло.

Ничего, можно, поддалась она искушению. Если ббыла в рясе, то нехорошо, а в платье позволительно.

– Вы сами-то не еврейских кровей будете? –спросила Полина Андреевна.

– Что?!

– Знаете, отче, я в университете слушалалекции по антропологии. Точно вам говорю: ваша матушка или, может, бабкасогрешила с евреем. Посмотритесь в зеркало: межглазничное пространство у васузкое – явственно семитского типа, нос хрящеватый, некоторая курчавостьнаблюдается, опять же характерные уши, а главное – форма черепа самая что ни наесть брахицефальная...

– Какая?! – в ужасе воскликнул отец Агапит,хватаясь за голову (которая, если быть точным, скорее относилась кдолихоцефальному типу).

– Ну уж нет, – покачала головой Пелагия. – Небуду я рисковать, у еврея исповедоваться. Лучше к отцу Ианнуарию в очередипостою.

И с этими словами вышла из шатра, очень собоюдовольная.

Оказалось, что один богомолец у шатра все жестоит: мужик в большой войлочной шапке, чуть не до самых глаз заросший густойбородой.

– Вы лучше к другим священникам ступайте, –посоветовала ему госпожа Лисицына. – Отцу Агапиту нездоровится.

Крестьянин ничего не ответил, да еще иотвернулся – видно, не хотел перед исповедью оскверняться женосозерцанием.

Но когда паломница отошла, все же обернулся ипроводил ее взглядом.

Тихонько промурлыкал:

– Нуте-с, нуте-с...

Матвея Бенционовича было прямо не узнать,словно подменили человека – об этом говорили и подчиненные, и знакомые, идомашние.

Куда подевалась всегдашняя мягкость,готовность конфузиться из-за всякой мелочи? Обыкновение смотреть в сторону приразговоре? Мямлить и сопровождать речь паразитическими выражениями, всякими там«знаете ли», «с вашего позволения» и «в сущности говоря»? Наконец, потешнаяпривычка в малейшем затруднении хватать себя пальцами за длинный нос и крутитьего наподобие винта или шурупа?

Губастый и несколько безвольный ротБердичевского теперь постоянно пребывал в состоянии решительной поджатости, кариеглаза обрели блеск плавящейся стали и сделались отчасти оранжевыми, а речьобрела сухость и отрывистость. Одним словом, милейший, интеллигентный человекпревратился в совершенного прокурора.

Первыми метаморфозу, произошедшую со статскимсоветником, ощутили на себе подчиненные.

Наутро после эвакуации сестры Пелагииначальник пришел на службу ни свет ни заря, встал в дверях с часами в руке исурово отчитал каждого, кто явился в присутствие позже установленного часа, досих пор почитавшегося всеми, в том числе и самим окружным прокурором, за некуюабстрактную условность. Затем Матвей Бенционович вызвал к себе одного за другимсотрудников, приставленных к следственной части, и каждому дал свое задание,вроде бы вполне ясное по сути, но несколько расплывчатое в смысле генеральнойцели. Прежде прокурор, бывало, соберет всех вместе и начнет многословноразглагольствовать про стратегию и общую картину расследования, теперь женикаких разъяснений дано не было: изволь делать, что приказано, и нерассуждать. Чиновники выходили из начальственного кабинета сосредоточенные ихмурые, на расспросы сослуживцев лишь махали рукой – некогда, некогда – ибросались исполнять предписанное. Прокуратура, бывшая доселе флегматичнейшим изгубернских ведомств по причине малого распространения в Заволжье преступности,вмиг сделалась похожа на дивизионный штаб в разгар маневров: чиновники неползали мухами, а бегали тараканчиками, двери закрывались не с приличным«клик-клик», а с оглушительным «хрряп»> и к телеграфному аппарату теперьпочти всегда стояла нетерпеливая очередь.

Следующей жертвой новоявленной свирепостиБердичевского сделался сам губернатор, добродушный Антон Антонович фонГаггенау. После своего внезапного преображения прокурор совершенно пересталпоказываться в Дворянском клубе, где раньше любил посидеть часок-другой,разбирая сам с собой шахматные партии, однако же традиционным вторничнымпреферансом у господина барона все же пренебречь не осмелился. Сидел необычномолчаливый, поглядывал на часы. Когда же вистовал на пару с егопревосходительством против начальника казенной палаты, губернатор совершилоплошность – шлепнул королем прокуророву даму. Прежний Матвей Бенционовичтолько улыбнулся бы и сказал: «Ничего, это я сам вас запутал», а этот,неузнаваемый, швырнул карты на стол и обозвал Антона Антоновича «растяпой».Губернатор захлопал своими белобрысыми остзейскими ресницами и жалобнооглянулся на супругу, Людмилу Платоновну.