Город звериного стиля - Ольга Сергеевна Апреликова

href="ch2.xhtml#id9" class="a">[49]. И они там играют в людей. В гости ходят или ссорятся.

– Черти, что ли? – ужас прокатился от подошв до макушки.

– Ну да. Только у них плохо получается, – Галька отлепилась от Мура и встала: – Мурчисон, давай мы уйдем. В лесу какын-пунг нету, они боятся леса.

Вдоль берега Колвы обнаружилась старая, давно заросшая, но все же твердая тропинка сквозь ельники и березняк. Может, по ней веками таскали лодки на веревках вверх по течению? Пока всему этому укладу жизни не пришел конец? Потом тропинка разделилась и правым рукавом отвернула от реки, пошла вверх и напрямик, через островок бора. Впереди сверкало, поэтому Мур не стал сворачивать к воде, где все заросло ивняком и рогозом. Тут, где повыше, свежо и празднично пахло соснами и пихтой, и уже казалось, что гавканье чертей просто приснилось. Но… Хорошо, что Егоша идет последней и прикрывает тыл. Галька замурлыкала:

– Разгорается алая зорька,

Снова ясное солнце восходит,

Согревает зеленую землю…

То ли сама сочинила, то ли Егоша ей нашептала. Мур не стал спрашивать. Да, денек хороший наступает, жаркий. Ну а вдруг дождь пойдет? Похолодает? Надо как можно скорее выбираться отсюда. Как же хочется спать! Выспаться бы. Да, закрыть глаза и забыть на пару часов эту безлюдную лесную реальность, чертей, мокрые ноги, веревку, режущую плечо. И Егошу. Хорошо бы, чтоб приснилась Нева. Широкая, стальная под серым небом, величественная… Или хоть Фонтанка… Да хоть Зимняя канавка, только чтоб это был другой мир, понятный, человеческий, расчерченный на кварталы… А вот интересно, если уехать в Петербург, Егоша увяжется следом? И будет жить в Неве? Может, ей там даже понравится? Да хоть в Финском заливе. Будет балтийской нерпой притворяться. Мур оглянулся: Егоша что-то вынюхивала под соснами. Да что же для нее сделать, чтобы отвязалась, хотя спасибо ей, конечно, за защиту? А Финский залив, похоже, существует на другой планете. Да как же… деегошизироваться-то а, в конце концов? Чтобы жить уже нормальной жизнью?

– Мурчисон, а куда мы идем?

– От чертей подальше. Мы ж не посмотрели, есть ли дорога от деревни. Тропка вон ведет же куда-то, а по карте дальше еще деревни есть. Не бойся.

В середине дня они миновали какие-то круглые впадины вдоль речки – Мур не сразу понял, что это были заплывшие землей провалы старых кустарных шахт, – и пришли к руинам другой деревни. Егоша осталась валяться на отмели, а ребята отправились искать дорогу. И не нашли. Егоша как знала, что суетиться бессмысленно. Улицы заросли́, домов не осталось, только в бурьяне и крапиве – груды обрушившихся серых бревен, дранки, кирпичей. В груде склизких досок, на которых еще оставались следы синей краски, валялась чудом уцелевшая стеклянная табличка с остатками букв: «…почто… отделен… СССР… пос. Мерзлые Каши». В стороне над рекой торчала белая, словно окровавленная от битых кирпичей в кладке маленькая церковь, зиявшая пустыми окнами; под стеной в бурьяне валялась деревянная, в кованой обвязке полуистлевшая луковица с нее. Внутри церквухи только плесень и мох по грудам кирпичного боя, битые бутылки, стреляные гильзы от АК да пакостные надписи, – вера погани. Не хотел бы он тут к ночи задержаться: черти здесь, похоже, гавканьем не обойдутся.

Посреди деревни лежала круглая, словно вытоптанная поляна, в центре которой трепетала миллионами листьев жуткая осина – или несколько. Словно пять или шесть молодых деревьев кто-то всунул когда-то в грунт и перекрутил между собой – вот осины так и росли, завязанные в узлы, искореженные, озлобленные. Дороги никакой отсюда не было. Да и куда? Жутко. Неужели все сообщение шло по реке? По такой узкой уже здесь, мелкой?

Ветер все сильнее и гуще шумел в черно-зеленых вершинах. Как бы не нагнал ненастье! Галька села в траву возле Егоши и, как псине какой домашней, скормила той печенье из ИРП. Вздохнув, Мур вытащил из рюкзака карту и рассмотрел, хотя и так до последней черточки помнил, что тут на местности. До всяких дедовых зимовеек-полуземлянок и тайных избушек было безнадежно далеко. Как это в доисторические времена люди осваивали эти края? Он посмотрел вокруг: и чем тут жить? Хлеб не растет, значит, охота и рыболовство? Век за веком?

Они поели и вернулись к реке, двинулись дальше. Топ-топ. Егоша то пропадала, то показывалась и шла позади Гальки. Шкура ее от лучей солнца сияла скользящими золотыми пятнами. Сопровождала – и даже комары их не кусали. Тут медведей полно в лесах – а к ним вон ни один не сунулся. Никто, ни волки, ни кабаны. Ни даже эти… Гавкающие черти. А вдруг она так же и людей отпугивает? Ну не может же быть, что вокруг – никого? Вон рыба в речке то и дело плещется. Где же рыбаки? Где всякие сплавщики, туристы, охотники? Старатели? Неужели весь этот край Урала просто пуст? Или люди вроде отца всех распугали, как Егоша гнус? Или Егоша ведет их не по реальному миру, а по краю какой-то подмирной изнанки? Потому что все, что вокруг, не похоже на настоящее.

Да нет, на самом деле это просто сам Урал такой. Солнце, а лес мрачный. На том берегу Колвы – так и вовсе жуткий, шумит от ветра. Черное пространство, пробитое ослепительными копьями. Где-то на том берегу – ЗИЛок. Вернут ли его деду? Вряд ли. Наверно, спасибо, что самого Мура вернули. Во всяком случае, прогнали. Или – отпустили? Откуда же приплыла серая пелла? Но тут столько укромных притоков, которые они с Галькой могли пропустить, столько заводей и затонов! Хотя ребята, в общем, и не вглядывались. Был бы Мур один, он бы попробовал переправиться и разведать, что там. Потому что ЗИЛок жалко.

А так, в общем… Безразлично. Судя по геофизическому оборудованию, отец, наверное, занимается серьезной геологоразведкой, а судя по режиму секретности – делает это незаконно. Бедный дед. Наверно, отец и втравил его во все эти разборки. Кто-то где-то делит этот кусок недр под черными елками и ольхой. Да и до гор тут уже близко… Если не пешком идти, конечно. Может, потому его и зовут горным, что не в тайной силе дело, не в том, что душу запродал Подземле, а в промысле этом? Из которого не выйти, как ни бейся? Так и останешься навсегда «в горе»? Что-то чувствовалось тут сильное, враждебное, жестокое, как большие деньги. Чей это промысел?

К вечеру Галька скисла. Хромала сильнее, и Мур сделал привал. Девочка ела кое-как, потом уснула сидя, привалившись к сосне. Курточка ее вся испачкалась в смоле и травяном соке, из рукава был выдран клок. Егоша свернулась черным клубком – и на глазах растаяла, исчезла. Ей легче быть или не быть?

Что ж дальше-то делать? Куда выводить Гальку? Мур сидел и думал, думал, думал. Вот идут они по тропинке, которую люди несколько веков вытаптывали по всем петлям реки, значит, у них была цель тут лодки проводить в верховья по этой тропе – запряг лося, и вперед, пусть тащит?

Запиликало. Он с недоумением оглянулся – телефон? У кого? Ой. Да это ж его телефон, по которому колесо ЗИЛка проехало… Раздавленный… Мур схватил рюкзак, выковырял со дна аппарат: ну не, непоправимо, корпус всмятку… Сквозь трещины с черного, в радужных пятнах экрана читалось: «Систра Д».

– Это чего? – Галька проснулась. – Он же сломанный?

Вызов смолк, гаджет снова сделался трупом. Будто и не передал сигнал из Ледяной пещеры, с зимой еще разрядившегося телефончика в разноцветном чехле, который Галька там потеряла, выронив то ли в щель меж глыбами, то ли в бездонный сифон с сульфатной водой. А горная девка, небось, нашла. Представилось, что та, глиняная, вылезла из ледяного водопада, нашла вайфай под воронкой, накинула Долькину «малахитовую» шубку на мертвые плечи и сидит, развлекается, тычет гипсовым пальцем в телефон. Муру захотелось зашвырнуть свою раздавленную трубку в речку, и пусть лежит до скончания времен, наверно, успеет раствориться. Он не стал говорить Гальке, что эта «Систра Д» звонит, когда вскоре случается что-то плохое. Мало ли плохого может произойти? Но даже если с Долькой… или с дедом… совсем беда, что