Парфюмер. История одного убийцы - Патрик Зюскинд

Да, он был Великий Гренуй! Именно сейчас это стало ясно. Онбыл им, как когда-то в его самовлюбленных фантазиях, так и теперь — вдействительности. В этот миг он пережил величайший триумф своей жизни. И онужаснулся.

Он ужаснулся, ибо ни секунды не смог им насладиться. В этотмомент, когда он вышел из камеры на залитую солнцем площадь, надушенный духами,которых он жаждал всю жизнь… в этот момент, когда он видел и обонял, что людине в силах ему противостоять и что аромат, захлестываясь, как петля аркана,притягивает к нему людей, — в этот момент в нем снова поднялось все егоотвращение к людям и отравило его триумф настолько, что он не испытал не тольконикакой радости, но даже ни малейшего чувства удовлетворения. То, чего онвсегда так страстно желал, а именно чтобы его любили другие люди, в моментуспеха стало ему невыносимо, ибо сам он не любил их, он их ненавидел. Ивнезапно он понял, что никогда не найдет удовлетворения в любви, но лишь вненависти своей к людям и людей — к себе.

Но ненависть его к людям не получала отклика. Чем больше онненавидел их в это мгновение, тем больше они его боготворили, ибо ничто в немне воспринималось ими как истина, кроме присвоенной ауры, кроме ароматическоймаски, краденного благоухания, а оно в самом деле было достойно обожествления.

Теперь он был бы рад всех их стереть с лица земли, этихтупых, вонючих, эротизированных людишек точно так же, как тогда, в стране егодуши, черной, как вороново крыло, ему хотелось стереть все чужие запахи, И онжелал, чтобы они заметили, как он их ненавидит, и чтобы они ответили взаимнойненавистью на это единственное, когда-либо испытанное им подлинное чувство и,со своей стороны, были бы рады стереть его с лица земли, что они первоначальнои намеревались сделать. Он хотел один раз в жизни разоблачиться. Раз в жизниему захотелось стать таким, как другие люди, и вывернуть наружу свое нутро: какони обнажали свою любовь и свое глупое почитание, так он хотел обнажить своюненависть. Он хотел один раз, всего один-единственный раз, быть воспринятым всвоей истинной сути и получить от людей отклик на свое единственное истинноечувство — ненависть.

Но ничего из этого не вышло. Из этого и не могло ничеговыйти. Ведь он был замаскирован лучшими в мире духами, а под этой маской у негоне было лица, не было ничего, кроме тотального отсутствия запаха. И тут емувнезапно стало дурно, потому что он почувствовал, как снова поднимаются туманы.

Как в пещере, в сновидении, во сне, в сердце, в его фантазиивнезапно поднялись туманы, жуткие туманы его собственного запаха, которыйнельзя было воспринять обонянием, ибо он имел иную природу. И как тогда, ониспытал бесконечный ужас и страх и подумал, что вот-вот задохнется.

Но сейчас это было не сновидением и не сном, а голойдействительностью. И он не лежал один в пещере, а стоял на площади на виду удесятков тысяч людей. И сейчас здесь не помог бы крик, который разбудил бы иосвободил его, и не было пути назад в добрый, теплый, спасительный мир. Ибоэто, здесь и сейчас, было миром, и это, здесь и сейчас, было его осуществленнымсном. И он сам этого так хотел.

Ужасные зловонные туманы все поднимались из бездонной топи егодуши, пока народ вокруг него стонал, изнемогая в безудержных сладострастныхсодроганиях. К нему бежал какой-то человек. Он вскочил с самого переднего рядатрибуны для почетных зрителей так стремительно, что его черная шляпа свалиласьс головы, и в развевающемся черном сюртуке пронесся через эшафот как ворон илиангел мести. Это был Риши.

Он убьет меня, подумал Гренуй. Он — единственный, кого неввела в заблуждение моя маска. Он не даст себя обмануть. На мне — ароматего дочери, эта улика неопровержима, как кровь. Он должен узнать меня и убить.Он должен это сделать.

И он простер руки, чтобы принять в объятия низвергшегося нанего ангела. Ему уже казалось, что он ощущает удар меча или кинжала, этотблагостный удар в грудь, чувствует, как лезвие рассекает все ароматическиекольчуги и зловонные туманности и проникает в середину его холодного сердца —наконец, наконец в его сердце нечто, нечто иное, чем он сам. Он почти ужепочувствовал избавление.

И что же? Риши лежал у него на груди, не ангел возмездия, нопотрясенный, жалобно всхлипывающий Риши, и обнимал его руками, прямо-такицеплялся за него, словно не нашел иного пристанища в море благорастворения.Никакого освобождающего удара меча, никакого укола в сердце, даже никакого проклятияили хотя бы крика ненависти. Вместо этого мокрая от слез щека Риши прилипла кего щеке, а дрожащие губы тянулись к нему с визгом: «Прости меня, сын мой, мойдорогой сын, прости меня!»

И тут все побелело у него в глазах, а внешний мир сталчернее черного. Не нашедшие выхода туманы слились в бурлящую жидкость, какподнимающееся из-под пены кипящее молоко. Они захлестнули его, с невыносимойсилой надавили на внутреннюю оболочку его тела, но им некуда было просочиться.Ему хотелось бежать, ради Бога бежать, но куда… Ему хотелось лопнуть,взорваться, чтобы не захлебнуться самим собой. Наконец он повалился наземь ипотерял сознание.

Снова придя в себя, он обнаружил, что лежит в постели ЛаурыРиши. Ее реликвии, одежда и волосы, были убраны. На ночном столике гореласвеча. Из притворенного окна доносился далекий шум ликующего города. АнтуанРиши сидел на скамеечке у его постели и бодрствовал. Он держал руку Гренуя всвоей и грел ее.

Прежде чем открыть глаза, Гренуй прозондировал атмосферу.Внутри него было тихо. Ничто больше не бурлило и не давило. Снова в его душецарила привычная холодная ночь, которая была нужна ему для того, чтобы сделатьего сознание ледяным и ясным и направить его во вне: там он услышал запах своихдухов. Они изменились. Пики немного сгладились, так что сердцевина аромата— запах Лауры Риши — засверкала еще великолепнее — мягким, темным,мерцающим огнем. Он чувствовал себя уверенно. Он знал, что еще несколько часовбудет неприкосновенным, и открыл глаза.

Риши не сводил с него глаз. В его взгляде были бесконечнаядоброта, нежность, умиление и полная, глуповатая глубина влюбленного.

Он улыбнулся, крепче сжал руку Гренуя и сказал: «Теперь всебудет хорошо. Магистрат отменил приговор. Все свидетели отказались отпоказаний. Ты свободен. Ты можешь делать что хочешь. Но я хочу, чтобы тыостался у меня. Я потерял дочь, я хочу усыновить тебя. Ты так похож на нее… тытак же красив, как она, твои волосы, твои губы, твоя рука… Я все время держалтебя за руку, у тебя такая же рука, как у нее. А когда я смотрю в твои глаза,мне кажется, что она смотрит на меня. Ты ее брат, и я хочу, чтобы ты стал моимсыном, моей радостью, моей гордостью, моим наследником. Живы ли еще твоиродители?»

Гренуй покачал головой, и лицо Риши стало пурпурно-краснымот счастья. «Значит, ты согласен стать мне сыном? — выдохнул он и вскочилсо своей скамеечки, чтобы пересесть на край кровати и сжать вторую рукуГренуя. — Согласен? Согласен? Ты хочешь, чтобы я стал твоим отцом? Неговори ничего! Не разговаривай! Ты еще слишком слаб, чтобы разговаривать.Только кивни!»