Город звериного стиля - Ольга Сергеевна Апреликова

краски вагонов не видно. Самое страшное, что он звучал и, казалось, подрагивал. Бормотал, ворчал, шипел – кем набиты его вагоны? Куда везут этих пассажиров? Да и… Пассажиры ли там? Внутри бубнят, ноют, но доносится так глухо, будто эти звуки вовсе не люди издают. Как будто полные вагоны какын-пунг. А если там люди… Жутью продрало от темени до поджилок.

Какое же счастье, что они тут, снаружи, где небо, воздух, река и лес, а не в брюхе у этого железного червя перевариваются! Лодку несло под мост. Ждать тут, пока состав уедет, было нельзя. Мало ли кто из вагона вылезет проветриться. Мур мягко направил лодку между быками. Галька сползла с банки вниз, обхватила себя руками. В громадных ее глазах отражалась поперек неба черная полоска моста и состава на нем.

– Ничего, ничего, – прошептал Мур. – Мы тихонько. А они слепые, наверно…

Егоша загудела. Мур сосредоточился на том, чтобы не зацепить веслами кое-как обтесанный, в грубых запилах гранитный бык, мимо которого несла лодку стремительная вода. Накрыло тенью и вонью… И они выплыли словно в другую реку. Пересекли жуткую границу между раем вчерашнего зеленого дня на маленькой речке и реальностью.

Егоша оглянулась, перестала гудеть и свернулась клубком на носовой банке. Минут через десять Колва опять повернула. Мур выдохнул и сильнее заработал веслами, чтобы не сбиться со стрежня.

Что на дедовой карте этой железной дороги нет – понятно, дорога-то новая, в лесу по берегам насыпь невысокая, неширокая, без обочин – просто просека меж деревьев и рельсы. Все равно незаметно такую не построишь. А может, там была сталинская узкоколейка, лес или еще что-то возить, и ее просто подновили? Поезд, наверное, недавно прибыл? Они же слышали его вчера? И просто ждет, когда можно будет выгружать пассажиров? Так, ладно, куда ведут рельсы? И откуда? Если идти туда, откуда приехал поезд, ведь можно выйти на главную магистраль? Нормальная железная дорога кончается далеко, в Соликамске…

– Мурчисон, что это за поезд?

– Не знаю, – на самом деле он догадался: увиденное было похоже на этап. – Мы с тобой к этой железной дороге даже близко не подойдем. Сказки кончились.

– А взрыв? Ну, бабахнуло-то утром?

– Не знаю, – взрыв и правда был слишком мощный для шахтного.

Колва набирала притоков, стала широкой, сильной, страшной. Откуда-то нагнала их большая волна, качнув лодку, быстро ушла вперед. Может, где-то спустили воду, как во времена железных караванов? На просторе пекло солнце, поджаривая темя и плечи, слепило от серебряной воды глаза. И прикрыться нечем. Галька потребовала привал, быстро сплела громадные зеленые венки из трав и молодых березовых веток – и на воде стало легче. Останавливаться, пережидая пекло, было опасно. Чем дальше от перевала с воющим ящером, от отца, от страшного поезда – тем лучше. Хотя и посреди реки, конечно, опасно. Видно их на просторе всему миру. По сторонам пошли скалы-останцы, бойцы, в глубокую быструю Колву то и дело впадали ручьи и речки. Бензин в маленьком моторе давно кончился, поэтому Мур поднял его в лодку, прикрыл лапником. Но река и так быстро и плавно несла остойчивую, легкую лодку. Мур сидел на второй банке от носа и лишь иногда работал веслами. Течение несет, и хорошо. Егоша в воду почему-то не лезла, сидела на носу, иногда привставая и вглядываясь то в низкие, то в высокие каменистые берега. Может, там медведи? Менквы? Бандиты? Муру тоже казалось порой, что кто-то следит из-за елок и ольхи, – тогда он греб активнее. Разок на повороте видели лосиху с лосенком, но рассмотреть толком не успели: те шарахнулись в тальник. По берегам изредка попадались плешины от исчезнувших лесных зон, поселков, староверческих деревень, горных заводиков, ржавели остатки паромов и переправ, иногда поднимались рыхлые светло-серые скальные стенки, по виду – окаменелые известняки с прослоями органогенных обломочных известняков.

Казалось, они с Галькой одни посреди этого страшного края. Пустого, заброшенного. Как же тут люди жили до СССР? А после? Мало ли, что никого не видно – это же не пустая земля? Со времен СССР, конечно, как ничейная, даже в обитаемых вроде поселках домишки вон ветхие, всё в руинах, с пустыми кирпичными коробками школ и больничек… Каково здесь людям? Или уже не люди это, а какын-пунг? Только притворяются хорошо?

Колва стала еще шире. Где-то тут вход в самую большую уральскую пещеру, Дивью, но даже думать страшно о Подземле. Скорей бы домой.

Страшный Ныроб (Муру по пути сюда хватило одного проезда на ЗИЛке сквозь умирающий поселок с брошенными зонами) река, к счастью, обходила в нескольких километрах, будто тоже боялась его коснуться, петляла по болотистой низине меж пойменных озер и бездонных трясин. На карте – как лабиринт старых и новых петель, как отпечаток огромной бронзовой бляхи, в которой сплетаются силуэты ящеров, зверей и людей. Только бы не ошибиться. Не заблудиться, не нарваться ни на кого.

В вечерних сумерках, когда Галька, не став дожидаться ночлега на берегу, уже спала, забравшись в спальник, головой на рюкзаке, и опять ныл и, не успевая хлебнуть кровушки, подыхал в егошином поле и тихо сеялся на голову и плечи серый гнус, Мур увидел на отмели под песчаным обрывом голую тетку. Почему-то затошнило. Тетка скрючилась на коленях у кромки воды – то ли пила из горсти, то ли умывалась? Туристка, купалась? Из рыбацкой компании? Так стоянки не видно, никаких палаток – и тихо, жутко тихо. Только зудят комары. Егоша выпрямилась и загудела: утробно, низко, злобно. Встала лапами на планшир, оскалила клыки. Голая тетка, как-то не по-человечески раскорячив колени, приподнялась и зыркнула сквозь слипшиеся пряди мокрых волос – лица не разглядеть, только челюсть торчит вперед тоже как-то жутко. А еще… Мур зажмурился, но видение тяжелых, обвисших сисек в два этажа впечаталось в глазное дно. Не может быть, нет! Он открыл глаза: ой, правда. Две пары грязных шаров, одна под другой, и к нижней сиське присосался и висит кто-то шерстяной, размером с кошку… Егоша рявкнула, и тетка, не поднимаясь, задом-задом быстро отползла по песку к кустам. А коленки-то у нее назад сгибаются… Мура, едва успевшего перегнуться, вырвало за борт. Егоша скользнула мимо него и Гальки на заднюю банку и с кормы опять зарычала – лесная нечисть прижала к отвисшему брюху шерстяного детеныша и, скалясь из патл, будто вкрутилась в нору под кустом. Исчезла. В этот миг подняла голову разбуженная Галька, уставилась на него, на рычащую Егошу. На берег – там дыра в нору осыпалась комьями песка, чуть просела, но все равно уже не догадаешься, что под песком – дыра. Так, песок. Мало ли ямок в песке. Галька сказала:

– Егоша, ты чего? Мур? Ты кого видел? Медведя? Вижу, что видел, – белый.

– Нет, не медведя – нечисть какую-то видел, – не стал отпираться Мур. – Хорошо, что ты спала.

Галька съежилась. У Мура вдруг затряслись руки, да так, что он едва удержал весла. Егоша перестала гудеть, свернулась на лапнике поверх мотора, не отрывая взгляда от серой отмели, пока та не скрылась за поворотом.

Приставать к берегам тут не стоит.

Мур греб и греб всю ночь. С рассветом его молча сменила Галька – течение сильное, главное, от берега отплыть, если что, да его разбудить – справится. Егоша перебралась обратно на нос и несла вахту, поглядывая на берега. Мур лег на спальник, закрыл глаза. Плечи ныли. Солнце, еще не жаркое, лежало на щеке, как теплая ладонь. Проспал он, может, часа два, а потом крутил-вертел карту, но так и не понял, как это лодка за это время прошла полста километров. Река стала еще шире, просторней, порой попадались оглушительные моторки с рыбаками, а на берегах – яркие палатки туристов-сплавщиков, кто с плотами, кто с катамаранами.

Но они к берегу, хотя тетка с сиськами в два этажа уже казалась приснившейся, старались вообще не приставать, бояться наткнуться на каких-нибудь бесконвойных зэков, браконьеров или просто сограждан на промысле. Ну и кабанов с медведями нельзя сбрасывать со счета. И гадюк с медянками. Как же им повезло, что в парме не было таких встреч! И вообще – везло. Все дело в Егоше? В удаче? Мур-то сам никаких подвигов не совершал. Подвиг был бы – самому разобраться