Аромат изгнания - Ондин Хайят

на него вопросительно.

– Такой я вижу тебя, когда ты пытаешься найти компоненты духов.

– Может быть…

Талин ушла в свои мысли. Она видела руки Ноны, они месили киббех, перемешивали рубленое мясо с булгуром и луком и ловко скатывали в шарики.

– Нона научила меня сосредотачиваться. Я упражнялась до головной боли.

– Она, должно быть, очень гордилась тобой.

Горло молодой женщины болезненно сжалось. Из груди рвалось рыдание, но она сдержала его.

– Какое твое любимое блюдо? – спросил он.

Талин заглянула в меню.

– Сфиха, – ответила она, показывая на странице меню армянские пиццы с говядиной и помидорами. – А у тебя?

– Долма, однозначно. Моя бабушка научила меня ее готовить, когда я был совсем маленьким.

– Редкость для мальчика!

– У меня не было сестер, только брат. Бабушка хотела сохранить традиции. Наверно, думала, что хоть кто-то должен подхватить эстафету долмы! И это досталось мне.

Они наперебой обменивались шутками. Официант трижды пытался принять заказ, но они еще не выбрали.

Талин уткнулась в меню.

– Что такое таратор?

– Это ливанский Терминатор.

– Не знаю такого.

– Кроме шуток? Нона никогда не готовила тебе таратор?

– Никогда.

– Это соус на основе кунжутного масла, лимона, толченого чеснока и петрушки. Прочищает носовые пазухи!

– Опять лайтовая фишка… Что у них за проблема с жирами?

– Никакой. Это фишка выживших. Потребность в калориях, чтобы забыть голод и смерть.

Антон заказал мезе[6]. На столе расставили множество блюд, и Талин вспомнились обеды, которые готовила бабушкой. Она всегда недоумевала, как гости смогут столько съесть. Восточное мезе было, без сомнения, обещанием счастья.

– Нам никогда не съесть всего этого, – сказала Талин.

– Надеюсь, что нет!

Молодая женщина отламывала кусочки от хлеба, складывала их и обмакивала в расставленные перед ней блюда. Сами собой пришли жесты, свойственные этой кухне с упоительными запахами лимона, чеснока и лука.

– Как тебе приходит идея духов? – спросил Антон.

– Через эмоции.

– Ты не можешь творить, когда у тебя их нет?

– Абсолютно. Когда я была ребенком, то думала, что эмоции неисчерпаемы. Я была уверена, что могу располагать ими вволю, везде и всегда. Мне казалось, они бессмертны.

– Бессмертны как Нона?

Талин посмотрела на него удивленно.

– Это ты сказала мне, когда мы говорили в первый раз. Ты думала, что Нона будет всегда, что она не может умереть. Как эмоции, насколько я понимаю…

Он внимательно смотрел на нее.

– Похоже, тебе трудно пережить утрату…

Она напряглась, ей вдруг показалось чересчур назойливым его внимание. Он подошел к ней слишком близко, это было непривычно.

– Ты знаешь много людей, которым легко?

– Я не нападаю на тебя, Талин.

Голос был ласковый, спокойный.

– Продолжай про эмоции. Ты думала, они неисчерпаемы…

Она обмакнула хлеб в хумус и зачерпнула ложку табуле.

– Да, как клад в моем распоряжении. Тайная шкатулка, достаточно запустить в нее руку – и почувствуешь. Все проходило через мое обоняние. У всего мира был запах.

– Ты говоришь в прошедшем времени. Запаха больше нет?

– Есть, но он другой.

– В чем же разница?

– Может быть, в его интенсивности. Или, скорее, в его способности меня защитить.

– Ты хочешь сказать, что раньше запахи, которые ты ощущала, защищали тебя от внешнего мира, а теперь нет?

– Да, именно так, – ответила она, удивившись его проницательности.

– От чего же тебе нужно защищаться?

Перед ней встало лицо Матиаса. Она попыталась отогнать его образ, но он не уходил.

– Не знаю…

Она нервно крошила хлеб.

– Я всегда хотела быть человеком, а не женщиной.

– Но ты и есть человек.

– Скажем так, у меня есть человеческие атрибуты, и только.

Антон пытался понять ее слова, но не мог.

– Женщина – все равно человек, – возразил он.

– Конечно! Я и не спорю. Я просто разделяю то и другое в моем представлении о самой себе. Человек – это я как парфюмер, к примеру. А жить жизнью женщины, любить – это другое дело.

– Прости, но мне не очень ясно.

– Да, знаю. Мне тоже.

Она колебалась, не зная, упоминать ли при нем о тетрадях. Рассказать ли о том, что она узнала? Наконец она решилась.

– Нона оставила мне письмо перед смертью… письмо и три тетради с записками ее матери, Луизы, моей прабабушки. То, что я прочла, так страшно, что я никак не могу оправиться. Я совсем не была к такому готова.

Ее мысли разбегались, путались.

– Дома мне никогда не говорили о геноциде армян. Я вообще ничего не знала. Я даже не понимаю, как Луиза сумела выжить.

Она задумалась.

– Я рассказывала тебе про мои кошмары?

– Да. Про отрубленную голову твоего прадеда.

– На самом деле в процессе чтения я узнала, что это был не мой прадед, а дед моей прабабушки. Замечательный добрый человек, о существовании которого я узнала, только когда читала. Мне с детства снится его голова, насаженная на пику. И я просыпаюсь с криком почти каждую ночь.

Антон нахмурился.

– Тебе до сих пор снится этот кошмар?

На этот раз Талин не почувствовала никакого смущения, признаваясь в своих ночных страхах.

– Да. И знаешь, что самое странное? Сцена моего кошмара в точности описана в одной из тетрадей Луизы. Она обожала деда, занимавшего важную должность в администрации. Турки схватили его в первую очередь, чтобы показать населению, что никому не уйти. Она рассказывает, как увидела его. Она была в городе с отцом, в густой толпе, подняла глаза и вдруг увидела голову деда, насаженную на пику. Турки носили ее по улицам. Она в точности описывает сцену, которую я вижу в кошмарах. Теперь я понимаю, что эти страхи, преследующие меня ночами так давно, мне не принадлежат, что это страхи Луизы, моей прабабушки, матери Ноны.

Антон смотрел на Талин, возбужденную, бледную. Он протянул ей стакан воды.

– Как такое может быть? – прошептала она.

– Ты спрашиваешь, как люди могут причинить столько зла другим людям, или как можешь ты, десятилетия спустя, заново переживать эту страшную сцену в ночных кошмарах?

– И то и другое.

– Первый вопрос философского порядка и сводится, в сущности, к вопросу о природе зла. Я лучше попытаюсь ответить на второй. Швейцарские ученые доказали в две тысячи двенадцатом году, что травмы оставляют след в крови жертв до третьего поколения.

Талин жадно впитывала его слова. Она ничего этого не знала.

– Пережитые травмы запечатлеваются в нас и могут повлиять на наши гены, что логично, ведь окружающая среда оказывает влияние на генетический фон.

– Как это?

– Когда мы подвержены стрессу, будь он физическим или психологическим, мы реагируем через наши гены, которые вырабатывают особые белки и кортизол. Если уровень стресса