Робкие создания - Клэр Чемберс

из комнаты, как раздался дверной звонок. Уильям замер и приготовился юркнуть обратно в укрытие, если это кто-то чужой.

– Ну кто там еще? – раздосадованно простонала тетушка Элси, сняв халат и швырнув его в сторону.

Тяжелая входная дверь отворилась с влажным чавкающим звуком, и в прихожей раздались женские голоса: один резкий, другой мягкий. Слов Уильям не разобрал, кроме одного – своего имени, которое прозвучало так ясно и отчетливо, что второй голос даже показался ему знакомым.

Пока он крадучись спускался из мансарды на второй этаж, дверь уже захлопнулась. Тетушка Элси заметила, как племянник выглядывает из-за перил, и вздрогнула. Вид у нее был виноватый.

– Кто это? – спросил он. Сердце бешено колотилось.

– Ах, да никто, опять эти, – ответила Элси, небрежно махнув рукой.

Уильям рванул в комнату тети Роуз и увидел, как миссис Кенли садится на переднее сиденье серого “бентли”. Не побеги он тут же к лестнице, она заметила бы в окне его напуганное лицо, обернувшись в последний раз и не веря до конца в то, что услышала.

– Ты что делаешь?! – вскрикнула тетушка Элси, когда он распахнул входную дверь.

Миссис Кенли не закрыла ворота, и Уильям выскочил на тротуар, но было слишком поздно: машина скрылась за поворотом, оставив позади лишь облачко выхлопных газов.

– Вернись сейчас же! – прошипела Элси, стоя на крыльце.

Уильям хотел крикнуть им вслед, но из раскрытого в отчаянном порыве рта не вылетело ни звука. Грудь сдавило, язык беспомощно бился о небо. Мистер и миссис Кенли вернулись за ним – он знал, что они его не бросят, – но их прогнали. Он бросился к тете Элси, стуча зубами. Она схватила его за рукав и втянула обратно в дом.

– Ты хочешь в колонию? – затараторила Элси. – К другим хулиганам? Ты этого хочешь?

– Что случилось?

Из кухни вышла тетушка Роуз с горячими щипцами в руке, которыми она только что подкручивала передние пряди. Тугой завиток, подрагивая, свисал на лоб. Уильям растянулся на нижней ступеньке, закрыв лицо руками.

– Эта дамочка приходила, – проговорила Элси уже не так уверенно. – Якобы они мимо проезжали и решили спросить, как там Уильям. Нахалка, так я ей и поверила.

– Ты зачем ее из дома-то выставила? Она же так заботилась о Билли прошлым летом.

Уильям опустил руки и с благодарностью взглянул на тетушку Роуз. Она была единственная, кто хотя бы пытался его понять.

– Я сказала, что он в школе, чтобы они больше к нам не заявлялись. Нам и без них проблем хватает.

Уильям сидел на лестнице и дрожал от ярости. Хотел объяснить, что он звал их, ждал так долго, а она их прогнала – и теперь они с Фрэнсисом больше никогда не увидятся. Легкие горели. Он представлял, как ему на грудь положили тяжелую плиту – как в той пытке, о которой прочитал в энциклопедии, – и она выдавила из него весь голос.

– Я просто хочу его защитить, – настаивала тетушка Элси. – Это все ради его блага.

30

Лорейн не просто оправилась от случившегося в школе нервного срыва – по мнению Хелен, она чувствовала себя лучше, чем когда-либо. Была ли тому причиной терапия доктора Франта, неофициальные беседы с Гилом, целительная сила искусства или просто временное избавление от семейного гнета – сказать было трудно. Однако хрупкое равновесие могло нарушиться в любой момент, ведь скоро ее признают здоровой и выпишут.

– Нет! – отрезала Лорейн, яростно качая головой в ответ на безобидный вопрос Хелен. – Я еще не готова!

– Мне просто показалось, что ты идешь на поправку, – удивленно сказала Хелен, застигнутая врасплох ее бурной реакцией.

– Потому что я здесь, – настаивала Лорейн. – Если меня отсюда заберут, мне опять станет хуже.

Привязанность пациентов к Уэстбери-Парку, особенно тех, кто нашел здесь какое-никакое убежище, наблюдалась не так уж редко. Но чтобы молодая девушка, и не слишком тяжело больная, так рьяно цеплялась за пребывание в лечебнице – такого еще не случалось.

– Разве тебе не хочется снова увидеть друзей?

Лорейн равнодушно пожала плечами.

– А вернуться в свою комнату дома?

– Нет, – твердо заявила она.

Лорейн успела запретить родителям ее навещать, тем самым сильно их огорчив.

– Это так жестоко, – жаловалась Джун по телефону. Она частенько звонила Хелен в надежде выведать хоть что-нибудь. – В обычной больнице навещать можно хоть каждый день. Почему здесь должно быть иначе? Я не верю, что это по наущению доктора Франта. Он показался мне очень хорошим человеком.

– Я правда не знаю, – отвечала Хелен. – Он ничего не говорил мне о ходе лечения, и не стал бы. “По целому ряду причин”, – добавила она про себя. – Думаю, стоит довериться ее словам и отпустить ситуацию.

– Я просто хочу, чтобы моя дочка стала такой же, как раньше.

– Что ж, – сдержанно ответила Хелен, не желая потакать пустым мечтам, – насколько я могу судить, ей действительно лучше.

– Как хорошо, что ты можешь за ней присматривать. В такие моменты семья – это главное.

Для этого Хелен не приходилось прилагать особых усилий: Лорейн стала завсегдатаем в художественной мастерской. Когда там скапливалось много народу, она уходила в одну из боковых комнат, но чаще сидела в углу в основном помещении и упражнялась, по несколько раз рисуя в разных техниках один и тот же предмет.

Не заметить ее присутствия было невозможно: она каждый раз умоляла переключить с третьей программы Би-би-си на “Радио Кэролайн”. Хелен, привыкшая к другому музыкальному фону – спокойной классической музыке и верившая в ее умиротворяющее воздействие, – колебалась, стоит ли оглашать кабинет арт-терапии резкими звуками нового времени. В конце концов она уступила, чтобы не показаться сухарем и противницей прогресса, но предупредила, что, если другие пациенты начнут жаловаться, она вернет все как было. К ее удивлению, никто не возражал против замены Вивальди и Ральфа Воан-Уильямса на “Пятерку Дэйва Кларка” или “Роллинг Стоунз”. И даже если ее саму раздражали постоянные выкрики и призывы “станцевать твист” или “не бросать свою любовь”, виду Хелен не подавала.

Но одним из самых неожиданных последствий посещения Лорейн художественной мастерской стала ее дружба с Уильямом. Хелен и в голову не могло прийти, что ее племянница сможет, а главное, захочет найти общий язык с мужчиной вдвое старше, к тому же со странными привычками и тяжелым прошлым. Та самая робкая девочка, которая боится после наступления темноты ездить на автобусе и, по словам Джун, не способна выйти из комнаты ради встречи с подругами. Возможно, именно из-за его странности, детскости и неразвитой мужественности Лорейн, находящаяся на пороге