Нежность - Элисон Маклауд

взгляд – туманный, почти мечтательный. Потом – словно по незаметной команде гипнотизера – моргнул. Темные глаза тусклы, как старинные монеты, но прикрыты густыми черными ресницами, – должно быть, в детстве над ним умилялись матери и бездетные женщины.

Хардинг чувствовал, как под мышками проступают круги горячего пота. Он не хотел смотреть, как эти двое милуются под столом. Он хотел только сделать свою работу, продемонстрировать старание и унести ноги. Он шарил в поисках кнопки, а мысленно словно падал, крутясь в невесомости. Наконец кнопка нашлась и фальшивое дно чемоданчика открылось. Слава тебе господи.

– Сэр! – Он вручил директору запечатанный отчет.

На самом деле он хотел сказать, что ему все равно. Пофиг. Живи и давай жить другим. Он никто, и их дела – не его дело. Каждому свое. Он твердо верил в этот принцип. Кто он такой, чтобы судить? Он никогда никого не судит – не в последнюю очередь потому, что сам всюду чужой.

Но сказать было нечего.

Гувер медленно подался вперед – едва-едва, словно мелочи вроде агента Хардинга мог уделить лишь бесконечно малое усилие. Той же рукой, что секунду назад гладила кисть Толсона, Гувер принял коричневый конверт. Не взглянув Хардингу в лицо. Вместо этого он смотрел мимо или даже сквозь. Потом ухватил горсть крекеров из вазочки.

Толсон протянул руку и взял со стола стакан с водой. Звякнули кубики льда. Гувер не спросил ни имени агента, ни звания, ни к какому отделению он принадлежит. И вообще почти не прервал речь, обращенную к заместителю.

– Свободен, – сказал Гувер и принялся ломать себе в суп захваченную щедрую порцию крекеров.

К концу дня Хардинг действительно оказался свободен. От вашингтонского офиса.

Его послали в Джоппу.

В Вашингтоне он проработал в общей сложности восемнадцать дней. Ему предстояло быть единственным агентом в Джоппе и единолично возглавлять тамошнее отделение – такое маленькое, что в Бюро решили: оно не требует руководства ответственного оперативного сотрудника. С переводом в Джоппу Хардинга понизили в звании до старшего сотрудника.

Для сорокалетнего агента, прослужившего в Бюро двенадцать лет – он поступил на учебные курсы сразу после демобилизации, – это было символическим унижением. Звание старшего оперативного сотрудника вполне могло бы называться «старший помощник младшего дворника». Оно играло роль позорного клейма, бумажки, которую шутники-школьники незаметно цепляют жертве на спину. Оно сообщало всему Бюро, что ты дожил до седых волос и ничего не достиг.

Дверь открыла Энни, горничная. Она провела Хардинга в столовую, где Гувер сидел в одиночку за длинным обеденным столом, выковыривая остатки сваренного вкрутую яйца из фарфоровой подставки. Сервировочную подложку усеяли кусочки скорлупы, а рубаху Гувера – крошки желтка. Отглаженный голубой пиджак от костюма висел на спинке стула.

Энни забрала у Гувера тарелку, по-матерински укоризненно цокнув языком при виде раскиданной скорлупы и недоеденных корок от поджаренного хлеба. Отнесла грязную тарелку на кухню, вернулась, отцепила полотняную салфетку, повязанную на шее Гувера наподобие слюнявчика, и осторожно отряхнула рубашку, а он только по-детски покорно улыбался ей снизу вверх. Затем Энни поставила перед ним апельсин, кроваво-оранжевый королек, на десертной тарелке, и улыбка Гувера загустела от удовольствия. Хардинг первый раз в жизни увидел во рту Директора проблеск белого пластика вставных челюстей.

Энни спросила Хардинга, не желает ли он кофе, но Гувер сказал: «Спасибо, больше ничего не нужно» – и только попросил ее задвинуть за собой скользящую дверь.

Сейчас начнется ритуальное макание в грязь. Именно для этого использовалось время завтрака в доме Гувера: «дисциплинарное воздействие» в случаях, когда свидетели не нужны.

– Что у тебя с руками?

– Небольшое кожное раздражение, сэр. – Хардинг глядел прямо перед собой, в стену поверх головы Гувера, по-военному.

– Непохоже, что небольшое. Выглядит омерзительно. Как будто ты подцепил какую-нибудь гадость, когда лазил какой-нибудь шлюхе в… – Он замолчал, услышав, что Энни вышла из кухни, и смахнул крошки со скатерти. – Болит?

Чего Хардинг не ожидал, так это проявления заботы.

– Требует ухода, сэр.

– Тебе нравится эта картина?

Хардинг захлопал глазами. Он не заметил никакой картины. Пока Энни вела его через гостиную в столовую, он успел увидеть на стенах только набитые чучельником головы зверей со стеклянными глазами.

Теперь он разглядел картину на стене над головой Гувера. Простой пейзаж маслом – судя по всему, вид горной деревушки в Швейцарии. Неплохо написанный, но любительский, похоже.

– Да, сэр, нравится. Очень красивая.

Гувер отложил чайную ложечку, которой только что ел яйцо. Улыбка застыла, как столбнячная гримаса.

– Это раскраска по номерам. Эйзенхауэр нас организовал несколько лет назад. Он пишет маслом, знаешь ли. Такое у него увлечение. Он раздал готовые наборы для раскраски избранным сотрудникам. И потом даже устроил выставку этих работ в Белом доме. – Гувер развернулся на стуле, чтобы полюбоваться собственным творением. – Знаешь, я и не подозревал, что так отлично рисую. Наверняка ты не догадался, что это моя работа.

– Нет, сэр, не догадался.

Гувер склонил голову набок – почти с юмором.

– Мне нравится, что на этой картине все очень чистое, как будто из кирхи сейчас выйдет сама Хайди. Понимаешь, о чем я? Ни одной козы кругом, ни одной коровы, никто не насрет. И людей нет. И все такое неподвижное. Как будто застыло на морозе. Я думаю, мне бы понравилась Швейцария. Остальная Европа – нет. Там все еще разруха после войны. Только Швейцария. Судя по тому, что мне рассказывали, там хорошо. Аккуратно. Организованно. Много красивых пейзажей. Чисто. Ты знаешь, что у меня тут? – Он широко взмахнул рукой, как бы обводя весь дом. – Система фильтрации воздуха. Она отстреливает на лету ядовитые частицы, невидимые глазу.

Он потянулся к письменному столу за спиной, достал из ящика фотографическое достижение Хардинга и уронил на обеденный стол перед собой.

– Поймали на горячем, – сказал Гувер. Лицо его было непроницаемо, голос лишен всякого выражения.

«Ничего не говори от себя, только отвечай на вопросы».

Гувер подался вперед и постучал коротким толстым пальцем по снимку – по лицу миссис Кеннеди, по книге в ее руках:

– Что скажешь, я прав?

– Да, надо полагать, что так, сэр.

Хардингу уже стало ее жалко. Но чего она ожидала, черт побери? Явилась на слушание по поводу запрещенной книги – а ему позарез нужно выбраться из Джоппы.

– Да, говоришь?

– Да, сэр. Я очень удивился, увидев ее там в тот день. – Он решил рискнуть. – Похоже, ей очень нравится эта кни…

Гувер схватил апельсин с тарелки и швырнул в него. Хардинг едва успел поймать апельсин на лету, чтобы тот не разбил лампу.

– Тебя! – выплюнул Гувер. –