Приз - Полина Дашкова

«Неужели только я знаю, что это был один из лозунгов Гитлера,когда он шел к власти? „Очнись, Германия!“ Почему никому здесь это не приходитв голову? Впрочем, исторические аналогии ничего не доказывают. Каждый раз всепроисходит по-новому».

На ток-шоу Приз явился в кроссовках, потертых джинсах илинялой синей футболке. Все это необычайно шло ему. Невысокий ладный крепыш.Темные прямые волосы аккуратно зачесаны назад. Фаянсовые голубые глаза. Мертвыеглаза. Но стоило ему оказаться на публике, перед камерой, и взгляд егоудивительно преображался. Он умел глядеть тепло, проникновенно, он согревалсвоим ясным внимательным взором. Он умел быть простым, живым и уютным. Сынок,братишка, однокашник, свой, родной, и ничего с ним не страшно.

Маша так увлеклась Призом, что почти не замечала никоговокруг. В гостиной толклись постоянные участники ток-шоу. Вечные сидельцы, онипочти забыли о своих основных профессиях и только бегали из одной телестудии вдругую. Забавно было, что каждый считал своим долгом засвидетельствоватьпочтение Вове Призу. К нему подходили молодые и старые, женщины и мужчины. Емупожимали руку, с ним целовались. Он сидел и снисходительно отвечал наприветствия.

«Пиар, конечно, великая вещь, — думала Маша, — нораскручиваются многие, а Приз один. Почему именно он? Мистика какая-то.Массовое помешательство. Взять даже эти гостиные — сколько здесь людей, болеезаслуженных и достойных. А он все равно в центре внимания. Здесь народныеартисты, академики, музыканты, успешные бизнесмены. Вон, девушка двухметровая,сказочной красоты блондинка, фея. Кажется, она тоже актриса. Или телеведущая.Стоит над ним, млеет и вони не чувствует. Ждет, что он пригласит ее участвоватьв своем очередном экстремальном шоу? Неужели это для нее так важно?»

Среди его почитателей Маша заметила румяного шумного старикас крашеными волосами, в белом измятом костюме, в красном шелковом шарфе на шее.Шарф ему мешал, постоянно съезжал, концы его попадали в чужие стаканы. Старикуспел много выпить, уронил бутерброд с семгой на белые брюки и размазал маслотак, что образовалось жирное пятно. Администратор побежала за солью, кто-тосоветовал залить пятно водкой, кто-то — натереть мылом. Было много шума исуеты, старик чуть не плакал, так жаль ему было новых брюк.

Маше стало грустно. Она узнала режиссера Дмитриева.Пьяненький старец с крашеными волосами двадцать лет назад снимал любимые фильмыее детства. Для нескольких поколений герои его лирических комедий стали чем-товроде близких родственников. До сих пор, если показывали его кино покакому-нибудь телеканалу, Маша застревала у экрана, забывая обо всем, хотязнала почти наизусть каждый кадр, каждую реплику.

До эфира осталось десять минут. Из гримерной явилсяРязанцев, накрашенный и грустный. Он подсел к Маше, отказался от кофе, закурил.

В гостиной было два гигантских телеэкрана. Шли криминальныеновости. В основном говорили о пожарах в Подмосковье. После рекламной паузыстали показывать репортаж из московской больницы. Корреспондент был в беломхалате, в марлевой маске, тараторил с сильной одышкой:

— Всего пару часов назад сюда привезли девушку, котораяслучайно оказалась на территории пожара и чудом уцелела. Ее подобралажительница деревни Кисловка, Московской области.

В кадре появилось изможденное, испуганное лицо. Темныедлинные волосы разметались по подушке. Корреспондент наклонился, поднесмикрофон к губам девушки.

— Как вас зовут?

За кадром послышался резкий строгий голос:

— Я же объясняла, она не может говорить! У нее тяжелыйпосттравматический шок, афония.

Камера уперлась в лицо, закрытое маской. Корреспондентпредставил доктора: Агапова Вера Ивановна

— Известно, что девушка живет в Москве, ей семнадцать лет, —сказала Агапова, — больше мы пока ничего не знаем. Она молчит и даже написатьничего не может. Сильно обожжены кисти рук. Никаких документов. Состояниесредней тяжести. Нам необходимо связаться с кем-то из ее близких.

Камера вернулась к девушке.

Никто в гостиной не смотрел криминальные новости, все былизаняты собой и друг другом. Маша обратила внимание на сюжет лишь потому, чтовдруг зафиксировала дикое напряжение Приза. Он замер, замолчал на полуслове,вперился в экран и принялся ожесточенно дергать себя за левый мизинец.

— Да, это ужасно! Бедная девочка, — мельком заметила пожилаяактриса, — кстати, Вова, вот вам неплохой вариант для следующего экстремальногошоу. Лесной пожар, бег трусцой по тлеющим торфяникам.

Маша не сводила глаз с лица Приза. Что-то было не так. Воньот его ног резко усилилась. Он вспотел. Мутные струйки бежали по слою грима.Ворот футболки потемнел. И вдруг рядом послышалось тяжелое, хриплое дыхание.Режиссер Дмитриев прошептал:

— Вася! — и тут же закашлялся, лицо его побагровело, из глазбрызнули слезы.

Всего минуту назад он уселся в кресло возле Маши,администратор, опустившись на корточки, аккуратно сыпала соль на жирное пятнона его брюках.

— Если вы узнали эту девушку, если вам что-то о нейизвестно, пожалуйста, звоните по телефону… — корреспондент дважды повторилномер.

— Это Васюша, — сказал Дмитриев, — внучка моя, ГрачеваВасилиса Игоревна. Господи, Вася, деточка!

Утренний телефонный звонок выдернул Григорьева из душа.

— Доброе утро, Андрей, — прозвучал в трубке радостный голосГенриха Рейча, — вы хорошо выспались? Я вас не слишком утомил вчера?

— Доброе утро, Генрих. Все в порядке.

— Я вас ни от чего не отвлекаю?

— Нет, Генрих.

Мокрый голый Григорьев, в клочьях мыльной пены, стоялпосреди номера, кутался в полотенце. На синем ковровом покрытии под его ногамимедленно расползалась лужа.

— Через час я иду в свой магазин. Буду рад вас видеть.Впрочем, если вы устали от меня, можем отложить разговор до лучших времен.

— Ну что вы, Генрих. Я совсем не устал. Я отлично выспался иготов продолжить.

— В подвале? — ехидно спросил Рейч.

— Где скажете, — ответил Григорьев.

Было одиннадцать утра. Гостиничный завтрак он проспал. До магазинаРейча всего полчаса ходьбы. Он решил не вызывать такси, не спеша прогуляться,по дороге перекусить. На перекрестке у небольшого сквера сидела компанияпожилых панков в окружении десятка собак. Собаки спали, панки пили пиво, жевалисосиски, лениво окликали прохожих, просили милостыню. У одного, самоготолстого, голого по пояс, все тело было унизано крупными канцелярскимискрепками. Они гроздьями свисали с ушей, с ноздрей, с бровей, торчали в соскахи в пупке. Григорьев на ходу бросил мелочь в пластиковый стакан и чуть неврезался в рекламный столб, но успел остановиться. Прямо на него со столбасмотрел усатый Сталин.