Приз - Полина Дашкова

— Господи, твоя воля! — прошептал Андрей Евгеньевич.

Это была всего лишь реклама выставки советского плаката.Такой же Сталин украшал забор стройплощадки в следующем квартале, бетоннуюстену, газетный ларек. В кафе, куда зашел Григорьев, за соседним столикомдевушка читала тонкий журнал. На обложке красовался он же, родимый, усатый.

«Своего усатого они уже ни за что не расклеят по всемугороду, а нашего — можно», — с раздражением подумал Григорьев.

К магазину он подошел к половине первого. Ювелир из лавкинапротив приветливо помахал ему рукой, как старому знакомому.

У витрины Рейча стоял толстый лысый молодой человек в шортахиз звездно-полосатого американского флага, в майке, на которой фотографическиточно был запечатлен голый женский торс, от шеи до начала бедер. КогдаГригорьев взялся за дверную ручку, молодой человек повернулся к нему, выбросилвперед правую руку, громким петушиным голосом крикнул «Хайль Гитлер!» и убежал,сотрясая широкой звездно-полосатой задницей;

Тихо звякнул дверной колокольчик. Дверь открылась.

— У нас здесь много психов, — сказал Рейч, — проходите,будьте как дома.

В первом зале были покупатели, две пожилые, спортивного видадамы копались в коробках со старыми открытками. Был и продавец, парень леттридцати. Он стоял на стремянке, искал что-то на верхних полках.

— Карл, я уйду, через полтора часа можешь закрываться наперерыв, — сказал Рейч. Продавец молча кивнул.

— Не хочу вас опять мучить в подвале, — Рейч улыбнулся, —пойдемте ко мне домой. То, за чем вы приехали, вероятно, там, а не здесь.

— Очень интересно, — хмыкнул Григорьев, — откуда вы знаете,за чем я приехал? Мы до сих пор не говорили на эту тему.

— Я догадываюсь. Хотя, могу и ошибаться. Пойдемте, Андрей. Влюбом случае дома лучше, чем в подвале.

Григорьев не стал спорить. Дом Рейча находился через парукварталов, они дошли за пять минут. По дороге им попалось несколько плакатов соСталиным.

— Неприятно? — спросил Рейч, кивнув на рекламную тумбу.

— А вам?

— Мне все равно. Это же Сталин, а не Гитлер.

— Конечно, — огрызнулся Григорьев, — это наш людоед, а неваш.

— Смотрите, как вас задело, — засмеялся Рейч, — знаете, вчем главная проблема русских? Вы до сих пор переживаете опыт своегототалитаризма как жертвы, тем самым полностью снимая с себя ответственность.Мы, немцы, наоборот, считаем себя виновниками своего Национального кошмара.

— Гитлер пришел к власти через выборы, немцы за него дружнопроголосовали. А Сталина Россия не выбирала. Он взял власть, прокрутив своюдьявольскую интригу внутри правящей верхушки.

— Вот! — Рейч остановился и помахал пальцем у Григорьеваперед Носом. — Комплекс вины делает нацию сильной, комплекс жертвы — слабой.Жертва себя жалеет и все себе, любимой, прощает. Знаете, чем это пахнет?

— То-то у вас так много неонацистов, — хмыкнул Григорьев.

— У вас не меньше.

— Я живу в Америке.

— Там тоже достаточно. А интересно, Россия для вас родина?Или уже нет? Ладно, можете не отвечать. Мы пришли.

В гостиной Рейча было темно и душно. Он поднял жалюзи,включил кондиционер.

— Кстати, мой Рики собирался сегодня посетить выставкусоветского плаката.

— Да, я заметил, ему нравится тоталитарная эстетика.

— Он, по сути, ребенок. И, как все дети, любит страшныесказки. Отчасти поэтому он был в полном восторге от Владимира Приза. Даже парураз пригласил его в свой оккультный клуб.

— В оккультный клуб? — слегка удивился Григорьев.

— Ну да, знаете, эти модные игры в колдовство, увлечениевуду, вампирами, ведьмами. Мальчику интересно, и ладно. Кажется, есть такаярусская поговорка: чем бы дитя ни тешилось… Сейчас я сварю кофе.

— Генрих, сколько времени провел здесь Владимир Приз?

— Сначала три дня, потом приехал еще раз, на неделю.

— Как вы с ним познакомились?

Рейч застыл с сахарницей в руках, нахмурился.

— Не помню! Он просто позвонил по телефону, представился.

— Он сослался на кого-то? Кто дал ему ваш номер?

— Драконов, кажется, — Рейч поставил на стол сахарницу,разлил кофе по чашкам, сел. — Ладно, Андрей. Теперь выкладывайте, зачем выявились ко мне из своего Нью-Йорка?

«Вот он, час икс!» — поздравил себя Григорьев.

— Генрих, меня интересуют фотографии двадцатилетнейдавности. Те, что делали вы сами, когда вам приходилось бегать насорокаградусной жаре, под пулями.

— Пешавар?

Глаза Рейча напряженно блеснули.

— Именно, — кивнул Григорьев.

Генрих засмеялся, сначала тихо, потом все громче. Онхохотал, как сумасшедший, хлопал себя по коленкам. Григорьеву показалось, чтостарик сейчас пустится в пляс. Но нет. Остался сидеть. Вытер слезы, высморкалсяи произнес, все еще давясь смехом:

— Опомнились! Спохватились! Поздравляю! После одиннадцатогосентября я все ждал, когда же кто-нибудь полюбопытствует, что есть интересногов коллекции старика Генриха? Я ведь был одним из немногих, кому выдалиразрешение снимать американских инструкторов. Но из тех, кто сумел сохранитьпленки до двадцать первого века, я, пожалуй, единственный.

— Вы ждали? — тихо уточнил Григорьев. — И никто в последнеевремя не интересовался этими снимками?

Рейч отсмеялся, наконец успокоился, хлебнул ледяной воды,лицо его стало серьезным.

— Никто. Не только за последнее время, но вообще за вседвадцать лет. Вы первый. Ну скажите честно, зачем они вам, историку? Шучу,шучу. Не утруждайтесь сочинением очередной легенды. Правду вы все равно нескажете. Снимков много. Может, вы уточните даты, имена?

— Я хотел бы взглянуть на фотографии, на которыхамериканские инструкторы запечатлены рядом с террористом номер один, — сказалГригорьев.

— Ого! Это действительно интересно. Какие именноинструкторы? Ну, не стесняйтесь.

Григорьев стал перечислять имена высших офицеров ЦРУ. Всегосемь человек. Список этот был заранее оговорен с руководством. В него входилипенсионеры, инвалиды, которым ничего уже не угрожало.