Золото плавней - Николай Александрович Зайцев

Параскевы Пятницы – покровительницы семейного благополучия, женщин, детей, полей и плодородия. Кроме того, святой Параскеве молятся о сохранении скота от падежа. Она является целительницей людей от самых тяжелых душевных и телесных недугов. Из ее жития мы узнаем, что святая мученица Параскева, нареченная Пятницею, жила в III веке в Иконии в богатой и благочестивой семье. Родители святой особенно почитали день страданий Господних – пятницу, поэтому и назвали дочь, родившуюся в этот день, Параскевою, что в переводе с греческого и означает – Пятница. Всем сердцем возлюбила юная Па-раскева чистоту и высокую нравственность девственной жизни и дала обет безбрачия… За исповедание православной веры озлобившиеся язычники схватили ее и привели к городскому властителю. Здесь ей предложили принести богомерзкую жертву языческому идолу. С твердым сердцем, уповая на Бога, отвергла преподобная это предложение. За это она претерпела великие мучения: привязав ее к дереву, мучители терзали ее чистое тело железными гвоздями, а затем, устав от мучительства, всю изъязвленную до костей, бросили в темницу. Но Бог не оставил святую страдалицу и чудесно исцелил ее истерзанное тело. Не вразумившись этим божественным знамением, палачи продолжали мучить Параскеву и наконец отсекли ей голову. Вот такие, стало быть, дела.

Казак выждал минутку и добавил:

– Так есть, господин сотник, до крыныцы той тэбэ трэба. Исцеление от ран, тай иншых недугов дарует святая Параскева.

– А я шо казал? – обиделся Мищник. – Туда надо!

– Побачимо, – негромко произнес Билый. – Бог даст, на все его воля. Пойду Акимку гляну. Чай, накормили станишные малого.

Билый прошел к тому месту, где оставил Акимку на попечение станичников. Казаки, кто развалившись на земле и облокотившись на руку, кто сидя по-турецки, держа в руке чубук с терпким тютюном, пуская сизый дымок изо рта, кто просто стоя рядом, с серьезными лицами внимали словам говорившего станичного балагура-рассказчика, не уступавшего в охоте побалакать самому деду Трохиму. Акимка, держа в руках кусок лепешки, с нескрываемым интересом вслушивался в рассказ казака. По его взгляду было заметно, что сути самого рассказа он не понимает, как и слов, хотя и на родном, но забытом языке. Но от этого интерес не ослабевал, наоборот, следя за мимикой и интонацией рассказчика, Акимка пытался все же вникнуть в происходящее.

Билый не стал мешать и, присев чуть поодаль от малого, сам вслушался в то, о чем вещал говоривший.

* * *

Их было семеро. Пятеро братьев Дейнек и еще двое: чигиринский хлопец Петро Загорулько и весельчак Федор Коробка.

Сам Хмельницкий пришел к ним поклониться:

– Спасибо вам, казаки.

Они сидели на земле, и он сел с ними.

– Вы знаете, на что идете, и не отступились! Дай же Бог каждому из нас прожить такую светлую жизнь… Пойдет один. Кто – сами решите. Но прежде чем сказать «иду», измерьте духом вашим силу вашу, ибо пытки ждут охотника хуже адовых, а стоять надо будет на своем, как Байда стоял, вися на крюку в Истамбуле.

Молчали.

Хмельницкий горестно покачал головой:

– Какой наградой поманить можно человека, если смерть ему обещана? Нет такой награды. Но знай, человек, ты спасешь все наше войско. Вот и все утешение.

Хмельницкий встал, и казаки встали. Обнялся с каждым до очереди.

– Ну что, хлопцы? – подмигнул товарищам Федор Коробка. – На палке будем канаться или как?

– Лучше соломинку тащить, – сказал Петро Загорулько. – У кого короткая, тот и пойдет.

Наломал сухих стебельков, измерил, обломил концы. Растерянно улыбаясь, поглядел вокруг, кому бы отдать соломинки. Хмельницкому – неудобно вроде, Кривоносу или старику-запорожцу, отбиравшему охотников? Кому? Кого не обидеть? Запорожец этот был сед и жилист, под стать Кривоносу.

– Возьми, тащить у тебя будем! – протянул ему соломинки Петро Загорулько.

– Погодите, казаки! – сказал запорожец. – Давайте-ка кровь я вашу заговорю. Становись круг меня.

Запорожец перекрестился, поцеловал крест.

– За мной повторяйте. И шло три колечки через три речки. Як тем колечкам той воды не носити и не пити, так бы тебе, крове, нейти у сего раба божьего. Имя реки-те. – Казаки назвали каждый свое имя. – Аминь! – Девять раз «аминь» надо сказать… А теперь еще два раза повторить заговор. – Повторили. – Ну и славно! – просиял запорожец, словно от самой смерти казаков загородил. – Богдан! Максим! А к полякам я пойду. Этим молодцам сабелькой-то рубать да рубать. Погляди, силища какая! Что у Петро, что у Хведора… А у меня какая сила? На дыбе голоса не подать разве что. Столько рубцов и болячек. Привык я терпеть.

Богдан шагнул к старику, поглядел в голубые глаза его и опустился перед ним на колени:

– Прости, отец, за хитрости наши проклятые, но врага без хитрости не одолеть.

– Встань, гетман! – тихонько сказал старый запорожец. – Негоже тебе убиваться за каждого казака. На то мы и казаки, чтобы на смерть идти. Пришел мой черед. Не беда. Себя береги. Берегите его, хлопцы.

– Чем хоть порадовать-то тебя? – вырвалось у Богдана.

– Дайте мне воды попить и доброго коня.

Принесли воды, привели коня. Запорожец сунул за пояс два пистолета, попробовал большим пальцем лезвие сабли.

– Я за себя хорошую цену возьму. – Поманил семерых казаков: – Давайте-ка, хлопцы, оружие ваше. Заговорю от сглаза. То будет вам память от меня.

Казаки достали сабли, положили на землю, положили пистолеты и ружья.

– Господи! – поднял запорожец к небу глаза. – Очисти грехи мои, очисти и оружие мое. Царь железо! Булат железо! Синь свинец! Буен порох! Уроки и урочища среченные и попереченные, мужичие и жоначие. Аминь!

Вздохнул, улыбнулся, поставил ногу в стремя – и сразу пошел галопом, не оглядываясь.

– Имя-то ему как? – спохватился Богдан.

– Не знаю, – развел руками Кривонос. – Господи, помилуй раба твоего!

Герцы затевались вокруг польского лагеря то на одном фланге, то на другом. Стычки были короткие, но кровавые. Запорожец выехал перед лагерем один и стал вызывать поединщика. В него пальнули из пушки, но ядро перелетело.

– Коли вы такие трусы, мы вас до самой Варшавы гнать будем! – кричал запорожец. – Вот уж потешимся над вашими панночками, как вы над нашими тешились!

– Взять его! – налился кровью Калиновский.

– Я же звал одного, а вы пятерых послали! Ну, держитесь! – Запорожец повернул коня, но поскакал не вспять, а по дуге. Жолнеры вытянулись в цепочку, и старый воин первым же выстрелом уложил одного, а вторым – другого. На глазах всего польского войска он, как лозу на учении рубят, аккуратно снес головы трем жолнерам. За последним ему пришлось гнаться, он догнал его у самого вала и рассек саблей от плеча и до седла. Жолнеры дали залп. Конь запорожца взвился