Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

Мастер находил какие-нибудь подходящие слова, чтобы потихоньку спровадить сплетницу. Ему с давних пор были знакомы эти ссоры из-за выгонов, из-за укосов по краям канав и вообще из-за всех этих мелких благ и крошечных привилегий, в самой ничтожности которых сказывалась вся горечь борьбы за существование этих людей, ютящихся на межах.

Аксели охотно передал большинство дел в ведение мастера, а сам сосредоточил все внимание на занятиях со своим взводом. Если появлялось какое-то дело, касающееся гвардии, Халме отказывался принимать участие в его решении. Он всегда упорно подчеркивал и повторял это даже перед деревенскими просителями:

— По всем таким вопросам обращайтесь к Коскела. Военные дела меня не касаются.

Включившись сам в работу штаба, он однажды отправился к Отто, чтобы вовлечь и его. Отто незаметно отошел от политики и почти все время проводил дома. Халме отыскал его в дровяном сарае. Сначала он объяснил причины, по которым сам решил выйти из оппозиции. От кого-то Халме слышал, как Салин объяснял свое участие в восстании, и тут он привел эти слова, лишь слегка изменив их, чтобы не ссылаться на источник:

— Когда столько лет ты шагаешь в ногу с рабочим классом, то потом уже не можешь бросить его и свернуть в сторону, даже если ты не одобряешь полностью его действия.

Отто поставил полено на колоду и расколол его надвое. Потом взял полено в руки, разорвал волокна, еще связывавшие обе половинки, и бросил в кучу.

— Да-а... Кто идет в ногу, а кто не в ногу, мне теперь уж совсем неясно... Хотя это, конечно, дело совести каждого... Что касается меня, то я твердо решил сидеть себе тут и помогать Анне по хозяйству... И ты тоже шел бы лучше домой да пил свой кофе с цикорием... А то в этой сутолоке можно еще и шею сломать.

— Так-то так. Но когда я собирался было остаться в стороне, для меня это соображение играло все же последнюю роль.

— А для меня вполне достаточно и одного этого соображения. Я не собираюсь ради безумцев идти на виселицу... Мне надоело быть в правлении... Я, черт побери, не хочу толковать о делах, которые все равно решаются криком.

Он сказал это серьезно, но затем снова прикинулся шутливым, словно боясь касаться чего-то слишком важного.

— По мне так, право же, лучше податься в гвардию Кустаа-Волка. Кустаа в конце концов самый свободный гражданин. Не было еще такой власти, которая заставила бы его подчиниться.

— Кхм. Едва ли все же нам следует ставить в пример этого лесного анархиста. И ведь это я его спас. Иначе ему поневоле пришлось бы подчиниться.

Расстались они несколько холодно, и, возвращаясь домой, Халме пытался дать оппозиции Отто марксистское объяснение:

— Как только он получил возможность платить аренду деньгами... так сразу же социальные проблемы перестали его интересовать.

V

Аксели муштровал своих бойцов позади рабочего дома, как вдруг Валенти крикнул, что его зовет мастер. Едва войдя в буфетную комнату, Аксели сразу же почувствовал, что случилось что-то необычайное. Халме нервно покашливал и не смотрел ему в глаза. В комнате были Валенти, Канкаанпээ и Анттоо, но Халме попросил их всех выйти.

— У меня с Аксели личный разговор.

Аксели сел к столу, недоумевая, в чем же дело. Мастер был сильно взволнован, и даже голос его дрожал:

— Когда ты отправлял в село тех двух арестованных, что за сопроводительное письмо ты послал?

— Я там написал... Что же я еще мог написать, кроме того, что их задержали и как это случилось... А что?

— Они оба убиты.

Аксели ответил запальчиво:

— Пусть только мое имя к этому не приплетают! Это письмо, конечно, в штабе... Разве о нем говорят что-нибудь?

— Силандер только что звонил мне и сообщил, что их принесли туда с какой-то запиской.

— Откуда же вы знаете, что было в моем письме... И разве я могу подписывать приказы о расстреле? Если бы я хотел их убить, мне не нужно было бы их никуда посылать...

— Я и не говорил, что в твоем письме был приказ расстрелять их. Но я лишь хочу тебе сказать, чтобы ты в следующий раз думал, куда отправляешь арестованных. Я сразу же после забастовки заявил, что я решительно против... Я согласился работать в правлении с тем условием, что ничего подобного не будет... Да еще им велели снять куртки, чтобы дырок не сделать... Кто-то уже, болтают, разгуливает в охотничьих сапогах, снятых с убитого. Но те, кто грабит мертвых, всегда вызывали всеобщую ненависть…

— А что в штабе-то говорят?

— Говорят, что они не приказывали. Но все равно этого нельзя так оставить... Их убили за баней сапожники Саари... да, кажется, еще и штыками закололи.

— А кто они такие, эти двое?

— Никто толком не может сказать. А сапоги видели и одного рабочего с лесопилки Меллола, но он уверяет, что выменял их... А убил-то их как будто один парень из Салми, сын этого Мантта Мешочные Штаны. Ты, наверно, его знаешь?

— Какого Мантта?

— Да ну этот Мантта, который сшил себе штаны из мучного мешка. Разве ты не помнишь, еще по всему приходу славили, мол, у него спереди штамп: «Экстра Прима», а позади: «Крупчатка Объядение». Все потешались... Так вот его сын. И я тоже нисколько не удивляюсь... Парень не шибко умен. Однако это не оправдание... Придется отвечать тем, кто поумней. А тут говорят об отправке на фронт. Власть-то взяли, да надо еще удержать ее... У кого власть, пока, видно, еще не совсем ясно... Если нашей власти придет конец, так знаешь ли ты, что нам всем будет за такие дела?

— Я этого, во всяком случае, не делал... Пусть ответят те, кто виноват... А на мою голову незачем валить... Мое письмо должно быть в штабе, его можно прочесть. Я даже помню дословно: «Задержанные прятались у дороги, тайком обошли патрули и не имели при себе документов». Это все правда. А больше там ничего не было.

Аксели сидел, низко опустив голову. Отодвинув телефон в сторонку, он сказал:

— Моя совесть чиста... А во-вторых... и другое... В деревне Люлю недавно убили председателя рабочего товарищества и партийный билет приколотили гвоздем к его груди... Когда весть об этом распространилась, то невозможно удержать и с другой