Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

пойду к вам. У вас гордые. У вас даже Элина до того гордая, что только-только здоровается. Аксели за то меня и ненавидит, что я могла бы быть с тобой... Вы и Кививуори — самые гордые во всей деревне. Все другие для них просто так... Я хорошо знаю, там у вас говорят и про то, что наш Ууно попал в тюрьму... Но я к вам даже в гости никогда не зайду.

В шепоте Элмы слышалась уже не обида, а жгучая ненависть. Расстроенный Акусти пытался отрицать все начисто.

— Брось ты... Это все твои собственные выдумки.

— Ах, выдумки! Небось, и отец тоже говорит, как этот Аксели важничает, оттого что командует всеми. И он вовсе даже не за рабочих. Лахтарей он защищает и держит их сторону.

— Ну уж это бред. Аксу ненавидит лахтарей сильнее, чем кто-нибудь другой. Нет на свете человека, который бы ненавидел лахтарей сильней, чем Аксу.

— Ох-ох! Отец в штабе говорил, что старого Теурю надо расстрелять, так он аж заорал на отца: «Никого ты не расстреляешь».

— Ну конечно. Теперь даже суд не может приговорить к смерти. Смертная казнь отменена.

— Но старого Теурю все равно надо расстрелять... и без закона... Я его ненавижу... ненавижу их всех! Когда я встречаю их, меня точно ножом тычут. Они растоптали всю нашу жизнь... мама столько раз говорила.

— Оставим это. Вы ведь получите возмещение.

— Ты меня не любишь. Тебе наплевать на меня. Ты все врал давеча.

— Ну чего ты опять?

— Врал. Ты говоришь таким усталым голосом. Все норовишь увернуться, лишь бы только не выяснять...

Элма вскочила и села. Аку уложил ее обратно и сказал:

— Ты сама все выдумываешь этакое. Ну что я должен сделать, чтобы ты поверила моему слову? Ну каким еще бодрым голосом надо тебе это сказать?

Элма почувствовала в его тоне обиду и испугалась.

— Я же не... просто мне так кажется... Но ты поклянись... Давай ударим по рукам.

— Как?

— А так вот... как делают, когда коней покупают... и тогда уж дело верное.

После некоторых колебаний Аку с усмешкой дал свою руку, но Элма была совершенно серьезна.

— Не смейся. Над клятвами нельзя смеяться. Скажи так: «Я тебя люблю, и, когда вернусь с фронта, мы с тобой поженимся».

Усилием воли он постарался сдержать смех, видя, что Элма серьезна, как на похоронах. Он повторил клятву слово в слово, и Элма, взмахнув левой рукой, разрубила их сцепленные руки.

— Если кто отступится от своего слова, после того как ударили по рукам, то тогда ни один порядочный человек с ним дела иметь не захочет и все будут презирать. Все скажут, что он слово дает, а потом жалеет и пятится, а это же просто смешно.

То, что Аку поклялся, успокоило Элму. Он ласково погладил ее волосы, а она посмотрела на него долгим серьезным взглядом и, перебирая свой бедный запас слов, сказала то, что думала:

— Будем очень крепко любить друг друга.

Они вышли из сарая, когда на мглистом ночном небе утро вывело бурую полосу рассвета.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

I

Военные сборы в Коскела были несложными. Мужчины снарядились на войну в общем примерно так же, как прежде, бывало, когда приходилось уезжать куда-нибудь на заработки «на целую неделю». В заплечные мешки положили еды на дорогу да лишнюю пару носков и варежек.

Вдруг Алекси прибежал из нового дома в старый и с порога крикнул Аксели:

— Аку велел спросить тебя, брать ли галстуки?

— Это с ватником-то да с шерстяным свитером! Что ему за дурь в голову пришла.

— Нет, вообще-то конечно... но раз мы будем в Тампере...

— Не воображайте себе, что мы в Тампере гулять едем.

Все утро Аксели был сердит и нервничал, хоть и старался всячески это скрывать. Он чувствовал безмолвные упреки в глазах Элины и родителей. Мысленно он уже представлял себе даже слова, которые они хотели бы сказать. Он знал, что они сказали бы примерно так:

— Бросает жену, когда ей родить!..

Он знал, что все дело в их неприязненном отношении ко всему восстанию. Если бы он уезжал на заработки, далеко и надолго, они бы сказали:

—Ты зря не волнуйся. Она не одна остается. Конечно, мы тут ей поможем.

Но, как и всякий раз, когда он в глубине души сознавал, что, в общем-то, виноват перед Элиной, он начинал сердиться на нее. На этот раз он хоть сдерживался, но про себя все же думал: «Она вся в мать».

Это была сущая правда. Не говоря уж о том, что они и внешне были удивительно похожи. С годами в Элине появлялось все больше и больше от Анны — ив выражении лица и в манере держаться. Аксели часто бывал мрачно настроен, и на все его вспышки гнева она отвечала точно так же, как Анна на непристойные речи Отто: с тихой скорбью во взгляде. В первые годы их брака она еще пробовала бороться, но, видя, что это бесполезно, инстинктивно избрала другую форму поведения. Она как-то согнулась, съежилась вся под навалившимся на нее житейским бременем. Еще полные жизни глаза смотрели куда-то вдаль, в иной мир, и дети часто слышали теперь ее печальное пение.

Отдавая распоряжения по хозяйству на время своего отсутствия, Аксели старался сделать это как бы мимоходом. Он зашел также к отцу, попросил последить за его хозяйством. Отец все утро молчал и, как всегда, хлопотал по хозяйству, возился, мастерил что-то, ни к кому не обращаясь и не дожидаясь ничьих указаний. Не прекращая своих занятий, он выслушал все просьбы Аксели и ответил:

— Конечно же, я знаю...

Мать не показывала своего горя. С распущенной жиденькой косичкой, болтающейся по плечам, она сновала туда-сюда, собирая вещи сыновей. То вдруг останавливалась, разглядывая какой-нибудь носок, и подходила к окну, чтобы рассмотреть его получше.

— Да нет, и вовсе он еще не рваный... с чего это мне почудилось... в глазах что-то...

Маленькая, кругленькая, уютная, она спокойно наполняла масленки.

— Сначала будете есть вот из этой берестяной... тут то, что постарше. Чтобы не прогоркло.

Когда парни заговорили о фронте, мать прервала их: — Вы уж не радуйтесь прежде времени. Сами по доброй воле лезете смерти в зубы. Вы не знаете, что это такое— война. Я помню, моя бабушка говорила,