Смерть чистого разума - Алексей Королев

но судя по тональности – это разговор старых товарищей. Я-то вижу его впервые, – вздохнул Веледницкий.

– Нет, мы познакомились только здесь, в пансионе.

Веледницкий встал, подошёл к окну и некоторое время стоял, заложив руки за спину. Потом резко обернулся:

– Мой вопрос, Степан Сергеевич, покажется вам странным до бестактности. Но всё же в особых обстоятельствах, в которых мы все здесь оказались, я вынужден вам его задать.

Маркевич кивнул в знак того, что всё понимает.

– Присланная вам телеграмма – конечно, из России?

– Конечно.

– Она… имеет отношение к… убийству Льва Корнильевича?

– Господи, разумеется, нет. Да и с чего бы мне получать подобные телеграммы?

– Видите ли, Степан Сергеевич, у меня есть основания полагать, что инспектор Целебан знает куда больше, чем говорит, и делает куда больше, чем это заметно.

– Это совершенно нормально для хорошей полицейской ищейки – а инспектор Целебан, как я успел заметить, в своём деле весьма и весьма неплох.

– Я тоже так думаю, – кивнул Веледницкий. – Мне даже кажется, что он знает о нас гораздо больше, чем можно узнать из справок адресного стола или из разговоров с соседями. Ну ладно я. Я всё же здесь живу. Но о временных постояльцах много не разузнаешь.

– И вы заподозрили, что я…

– Степан Сергеевич, дорогой вы мой! Да если бы я был столь глуп и груб, чтобы решить, что вы помогаете инспектору и в этом, а не просто помогаете разбирать вещи господина Тер-Мелкумова – разве бы я рассказал вам об этом?

– Хорошо, – улыбнулся Маркевич, – в сущности здесь действительно нет ничего аморального. Но я бы хотел, чтобы между нами не существовало никаких недомолвок. Извольте взглянуть на телеграмму.

– Бог с вами, Степан Сергеевич, – в ужасе отпрянул Веледницкий. – Я вовсе не на это намекал и ничего подобного не имел в виду.

– И тем не менее, – Маркевич продолжал улыбаться, – я настаиваю.

Веледницкий телеграмму взял.

– «Вер л’Эглиз, Во, Швейцария, “Новый Эрмитаж”. – забормотал доктор. – Советую обратить внимание новые поступления библиотеке тчк Зибен». Действительно. Ещё раз прошу вас меня простить, Степан Сергеевич.

– Пустое, – отмахнулся Маркевич. – Я понимаю вашу обеспокоенность. В конце концов вы здесь хозяин. Один бог ведает, как все эти события скажутся на репутации «Нового Эрмитажа» среди избалованной буржуазной публики.

– Ну, это меня совершенно не беспокоит. В конце концов свет клином на «Новом Эрмитаже» не сошёлся. Да и на Швейцарии даже.

– Всё же найти работу врача, да ещё русскому не так-то просто, – заметил Маркевич. – Кроме того, столько вложено трудов…

– Про труды верно замечено, – сказал Веледницкий. – Но во первых, labor omnia vincit. А во-вторых, труд в мире капитала, в котором мы, к несчастью, живём, имеет свою стоимость. В том числе, в самом буквальном, денежном смысле. «Новый Эрмитаж» стоит денег – и коли я захочу его продать, в накладе не останусь. Скажите, Степан Сергеевич, а о какой библиотеке идёт речь в этой телеграмме?

– О женевской публичной библиотеке. Она рассылает каталоги новинок в другие библиотеки по всеми миру – так как это делают и все остальные книгохранилища на свете. Мой учитель получил такой каталог и обращает моё внимание на то, что в Женеве, очевидно, появились интересные материалы по моей научной специальности. Очень мило с его стороны.

– Фамилия вашего учителя Зибен?

– Нет, это его секретарь. Очень исполнительный человек, хотя и немного глуповат.

– Очевидное достоинство для подобного ремесла, – заметил Веледницкий. – Вы уже уходите? Право, мне бы хотелось, чтобы вы ещё ненадолго остались. А то мне неловко – отнял у вас время своими глупостями…

39. Ответ мертвеца

Луиза Фёдоровна затянула последнюю ремённую пряжку и откинувшись с явным удовольствием оглядела результаты своего труда. Три пёстрых шоколадно-золотых чемодана, кофр, два сака, четыре шляпные коробки – всё было готово в идеальном порядке и ждало только почтового кучера и окончания проливного дождя.

Анна Аркадьевна была в дорожном платье, ещё не виденном Маркевичем, – тёмное, без кружев, оно её немного стройнило и очень шло. Луиза Фёдоровна же наряда не меняла. Большой зонт, который она держала в руках, был невыносимо синего цвета – на этом его достоинства, по мнению Маркевича, и заканчивались: справиться со стеной воды, затенившей оконное стекло, он явно не мог.

«Как они все поедут?» – подумал Маркевич, разглядывая чемоданы, которые, по его расчётам, должны были промокнуть на крыше дилижанса ещё до того, как будет пересечена граница коммуны Ормон-Десю.

– Итак, как я и предполагала, вы остаётесь, – сказала генеральша.

– Откуда вы знаете?

– Мадам.

– Я ничего такого ей не говорил.

– И не надо. Но вы единственный, кто не обратился к хозяйкам ни за какой надобностью, обычной при отъезде.

– Совершенно верно. Но я попросил у Луизы Фёдоровны утюг, – Маркевич улыбнулся.

– Но так и не удосужились его забрать. Хотя вашему пиджаку он бы не повредил – я имею в виду только, что вы определённо промокли. Что же, льёт? – и не дав Маркевичу даже секунды на ответ, закончила:

– Полноте, Степан Сергеевич. Вы остаётесь.

– Нет смысла отпираться. Дождь ужасный. И да. Остаюсь. Наконец-то смогу поработать спокойно.

– Лукавство, Степан Сергеевич, допустимо разве что нашей сестре. Вы не верите в виновность вашего друга, не так ли.

– Он вовсе не… – Маркевич вдруг осёкся. – Нет, не верю. Что-то не сходится вот здесь.

Он стукнул себя пальцем повыше виска и заметил, что улыбнулась не только генеральша, но и компаньонка – кажется, он впервые видел её улыбку.

– Но он всё же убийца, – сказала генеральша.

– Мне бы не хотелось об этом говорить вовсе – рассуждения на эту тему заведут нас слишком далеко, да мне всё равно вас не переубедить.

– Не переубедить, – она кивнула. – Но я согласна с вами: что-то не сходится. Впрочем, этот ваш полуполяк произвёл на Луизу Фёдоровну хорошее впечатление. Но мне кажется, он ошибается. Помогите ему.

Наверху зашумели, и они на секунду прислушались, но разобрать что-то было невозможно. «Потолки как в хорошей сибирской избе, брёвна. Странно, что до сих пор не замечал», – подумал Маркевич, а о чём подумала генеральша, так и осталось тайной. Вслух же она сказала:

– Я очень отчего-то помню тот день, когда познакомилась с Александрой Александровной, с Шурочкой. Год не помню, должно быть, восемьдесят девятый или девяностый, во всяком случае Серж ещё учился в корпусе. Я приезжала к нему из Варшавы и останавливалась обычно не в отцовском доме – у меня никогда не было привязанности к нему, а уж тем более к его нынешним обитателям, моему племяннику и особенно его жене, – а у