Смерть чистого разума - Алексей Королев

быстро взял себя в руки.

– Дело не в том, нравится мне в этом поручении что-то или нет. Во-первых, как я уже сказал, в настоящее время я не вижу себя в партийной работе…

– …Чушь! Чушь собачья! Вы не девица на выданье, которая не видит себя под венцом! Вы революционер, вы марксист – во всяком случае, имеете смелость называть себя марксистом. И что же?

– Позвольте мне договорить, Владимир Ильич, – мягко сказал Маркевич.

– Хорошо, – к Ульянову снова вернулось самообладание, но Маркевич понял, что это ненадолго.

– Во-вторых, мне бы хотелось закончить свою научную работу, – Маркевич сделал паузу, ожидая очередного взрыва, но Ульянов смолчал. – А в-третьих, у меня в этом доме неоконченное дело.

– Я и забыл, – Ульянов кисло усмехнулся, – нервишки подлечить.

– Нет, Владимир Ильич. Найти убийцу Корвина.

Ульянов хмыкнул:

– Ах да. Тут же у вас уголовная драма. Убийство светоча анархо-этатизма.

– Простите, Владимир Ильич, но ваше равнодушие кажется мне деланым. Корвин был – как ни относись к нему самому и его взглядам – мировой знаменитостью и легендой нашей революции.

– Шут он был гороховый. Даже у товарища Склярова более заслуг перед революцией, чем у этого сочинителя приключенческих автобиографий. Впрочем, – Ульянов поднял обе руки вверх, – личное мужество покойного я не отрицаю. Но «легенда»… эк вы хватили, батенька!

– Позволю себе не согласиться, но это, в конце концов, не так важно. Скажите, вы же не знали об убийстве, пока не приехали?

Ульянов кивнул:

– Да, но меня просветил товарищ Веледницкий. С первой же минуты. И тоже, кажется, удивился, что я не выразил ни малейшего интереса. Впрочем, вы можете рассказать мне всё ещё раз. Я не любитель уголовных романов, но, признаться, действительно впервые в жизни живу в доме, в котором – вернее, рядом с которым – произошло столь зловещее дело.

Маркевич сделал вид, что не заметил сухой мелкий смешок, которым Ульянов закончил свою тираду. И сказал:

– А что же? И расскажу.

– Давайте, давайте, не тяните. У меня, батенька, чертовски бедно со временем.

– Хорошо. Итак, утром 2 августа – или 20 июля по нашему счёту – за мной в пансион явилась полиция…

* * *

– Мбда, – сказал Ульянов полчаса спустя, глядя, как Маркевич жадно пьёт второй стакан воды, окончательно опустошая ульяновский кувшин. – Очень интересно. Очень. «Сыщик Путилин и вождь анархистов». Вы ничего не пропустили?

– Кажется, ничего, Владимир Ильич.

– Скажите, а эта хозяйская дочь…

– Мадемуазель Марин.

– Да, мадемуазель Марин – она точно видела Корвина?

– Да, совершенно точно. Там ещё занятная деталь, я забыл упомянуть. Il sentait le salvang, написала она. Он пахнул как сальван.

– Что такое «сальван»?

– Сильванус, дух леса, как объяснила мне мадам. Так его называют в этих краях. Вернее, чуть севернее.

– Ну дух так дух. Чем пахнет дух, интересно? Скажите, а доктор Веледницкий любит поесть?

Маркевич опешил:

– Что? Право, не знаю. Хотя нет. Да. Любит. Генеральша мне об этом говорила. Кроме того, доктор довольно ехидно раскритиковал при мне кофе, который варит – и которым чрезвычайно гордится – Николай Иванович.

– И что, плохой кофе?

– Ужасный. В студенческих кухмистерских бывает получше.

– Что ж. Занятно. Действительно, таинственная история. Впрочем, как я понимаю, дело закрыто. Полиция отчиталась о поимке злодея.

– Совершенно верно. Вот только я в виновность Тера не верю ни на секунду.

– И правильно делаете, – сказал Ульянов. – Полицейский – синоним слова «болван». Это справедливо и для нашей родной полиции, и для здешней. Если уж они и впрямь заподозрили товарища Лекса, то он тут точно ни при чём. Впрочем, он и так ни при чём, можете быть в этом совершенно уверены.

– Этот вывод вы сделали исходя из моего рассказа? – Маркевич поймал себя на мысли, что не в силах сдержать иронию – и что Ульянов прекрасно это понял.

– Вовсе нет. Я не сыщик Путилин.

– Тогда почём вы знаете? Вот у местной полиции всё сходится как нельзя лучше. Корвин убит точно таким же образом, как и генерал Ирунакидзе. Ответственность за казнь Ирунакидзе взяла на себя федерал-социалистская партия, проект программы которой обнаружен в вещах Тера. Более того, выяснилось, что наша охранка переслала в Швейцарию описание Тера, в котором его имя прямо связывают с Ирунакидзе. Вам Веледницкий всё это рассказал?

– Да рассказал, рассказал. Слушайте, Степан Сергеевич, вы меня страшно разочаровали своим отказом. Впрочем, время у меня ещё есть и я надеюсь вас переубедить. Но сейчас меня ждёт работа. Ну что вы поедаете меня глазами? Тер не убивал Корвина, он не имел для этого никаких оснований, это раз. Никакой «федерал-социалистской партии» не существует, как вы прекрасно знаете, это два. И стрелять ещё раз тем же способом, как в Ирунакидзе, понимая, что об этом знаете вы, Тер бы никогда не стал. Он не идиот.

«Грогги? Нет, не грогги. Кажется, это называется “земля уходит из-под ног”. Странно, что при всех своих болезнях я никогда в жизни не падал в обморок».

– …не вздумайте грохнуться оземь. Ну да, я знаю, как и кем была организована «казнь», если можно так выразиться, генерала Ирунакидзе. Тер сам мне рассказал.

– Н-но зачем? И почему у него не было оснований для убийства Корвина?

– На оба этих вопроса, как ни странно, Степан Сергеевич, один ответ. Александр Иванович Тер-Мелкумов, он же Иванишвили, он же товарищ Лекс, он же товарищ Бакинский – особый следователь Центрального комитета, и прибыл в Швейцарию по моему поручению. Разумеется, не для того, чтобы убивать выживших из ума анархистов. Он ведёт розыск одного очень опасного провокатора. То есть – вёл. К огромному сожалению.

Маркевич сел на кровать, не замечая, что сделал это прямо на ульяновский пиджак. Хозяин пиджака, впрочем, не подал виду.

– Разумеется, полиция никогда об этом не узнает, – продолжил Ульянов. – Тер мёртв и, возможно, его память будет осквернена буржуазным правосудием – его обвинят в убийстве, которого он не совершал. Что ж, это не слишком большая цена за сохранение важной партийной тайны. Настанет день, и доброе имя товарища Лекса мы отмоем. Обязательно отмоем.

– Простите, Владимир Ильич, но есть одно обстоятельство, которое – захоти вы всё рассказать полиции – помешало бы полиции вам поверить. Я-то лично не просто верю вам – я делаю это с огромной радостью. Но вот я встаю на место Целебана…

– Кого?

– Инспектора Целебана, который ведёт это дело. Я разве не упомянул его имя? И этот условный «целебан» говорит: «Это не доказательства. Что такое “следователь Центрального комитета”? Какого комитета? Почему я должен вам верить?» И действительно…

– Полицейский