Смерть чистого разума - Алексей Королев

– Один молодой английский литератор c длинным именем и пышной фамилией. То ли Блендхаус, то ли Блайндхаус. Нужно уточнить у господина Склярова, он наверняка ведёт реестр корвиновских посетителей. С суммами, да-с. Так вот, хорошо ли вы помните «Геркулину»?

– Признаться, не очень. Собирался перечитать перед приездом сюда, да не успел.

– Ну да это всё равно. Одну вещь вы наверняка запомнили. Имена геркулинцев. Они столь странны и некрасиво-бессмысленны, что на это обращают внимания все и всегда.

– Да-да, припоминаю. Дал Мар, Тейф Норс.

– Нейф Торс. Так вот, этот литератор, будучи принят Корвином, набрался наглости и спросил, что означает поступок Реефа Тхоума, каковой Рееф, как вы помните – а может быть, и не помните, – в финале романа требует осудить на смерть не только предателя Тара Бата, но и второго архонта, Скоб Борс, хотя она ни в чём не была виновата. Корвин – очевидно, это была как раз минута просветления – сказал, что Рееф по своей природе не может руководствоваться никаким иными соображениями, кроме правды, на что указывает даже его имя. Что же означает его имя, спросил гость. Как что, удивился Корвин. «Свободные уста», разумеется. «Свободные уста» по-английски – free mouth. Рееф Тхоум – банальная анаграмма. Вернувшись в свою сырую Англию, наш литератор засел за «Геркулину» и без труда обнаружил, что все имена героев романа – кроме главного, разумеется, которого зовут Марк, ибо он русский, – есть анаграммы с английского. Двадцать две штуки. Нейф Торс – fine sort, высший сорт. Дал Мар – ram lad, парень-таран. Скоб Борс – sorb bosk, рябиновая роща. Ну и так далее. Ну а Тар Бат – rat tab, ярлык крысы, если, конечно, немного пренебречь правилами английского языка. В прошлом месяце в Oxford Magazine вышла занимательная статья.

– Действительно, любопытно. Надо будет обязательно перечитать.

– Да вон возьмите в гостиной, в шкафу, там, вероятно, на всех мыслимых языках имеется. И идите-ка вы с книжкой, Степан Сергеевич, в постель. На вас лица нет. Пирамидон есть у вас? А то я сбегаю, принесу. Люблю, знаете ли, возить с собой небольшую аптеку.

41. Сквозь замочную скважину

…Завтра, завтра всё кончится!

Был третий час утра. Шёл дождь, ночь была тёмная. Лизавету-то тоже убили! Лизавету, торговку-то, аль не знаешь? Старуха была только болезнь… я переступить поскорее хотел… С благоговением и… почтительностью! Сын не отвечает за развратный поступок отца, а мать не виновата. Да что с вами, вы в обморок падаете? О нет, нет, уверяю вас, нет… Посылаю вам тридцать копеек серебром; больше никак не могу. Я не приму… зачем… не хочу… вон!.. не нуждаюсь вовсе! прочь!..

Красавица немка… Красавица немка…

Красавица немка…

Конечно, между мной теперешним и мной тогдашним – бесконечная разница. Никогда не мог узнать и удовлетворительно догадаться, с чего именно началось у него с моей матерью. Мне кажется, жертву любят; по крайней мере можно любить. Иванушка-дурачок, ройся в мешках дедовских, пей, ешь, веселись. У нас здесь самая последняя комната, со столом, тридцать пять рублей ассигнациями стоит.

Пожар вспыхнул ярким пламенем на алтаре любви и взбороздил грудь несчастных страдальцев.

Да он иначе и не говорит, как из книжек. Вам чего, котлетку или кофею? О четыредесятнице в понедельник, в среду и пяток трапезы не поставляют. Во вторник и четверток на братию хлебы белые, взвар с мёдом, ягода морошка или капуста солёная, да толокно мешано. В субботу шти белые, лапша гороховая, каша соковая, все с маслом. В неделю ко штям сухая рыба да каша. В страстную же седьмицу от понедельника даже до субботнего вечера, дней шесть, хлеб с водою точию ясти и зелие не варено, и се с воздержанием; аще есть можно и не на всяк день приимати, но яко же речено бысть о первой седмице. Во святый же великий пяток, ничесо же ясти, такожде и великую субботу поститися нам до третиего часа и тогда вкусите мало хлеба с водой и по единой чаше вина испити. Во святый же великий четверток ядим варения без масла, пием же вино и ино сухоядением.

Тут теперь главное Швейцария! Все русские, имея деньги, едут в Париж. А вы, может быть, и резеду любите?

Да ведь что же фальбала? зачем фальбала?

Один лишний брызг крови что для вас может значить? Судят за то, что он отца убил, и все любят, что он отца убил. Не потому лучше, что сын отца убил, я не хвалю, дети, напротив, должны почитать родителей, а только все-таки лучше, если это он. Или и ты соблазнился? Да разве я один? Тот помер, а я за него остался. Я луковку подал, вот и я здесь. Веселимся, пьём вино новое, вино радости новой, великой. Говорят, у меня лицо моложавое. Всего пять недель! Всего пять недель! Богу молится по-русски, а студентов обокрал. Меня оклеветали пред русскою молодёжью. Оттого не соглашается, что влюблена в него сама и уже давно мучит его ревностью, преследует его, интригует, объяснилась уже ему, и теперь готова сжечь его за то, что он полюбил другую. В женщинах я ничего не знаю, да и знать не хочу, потому что всю жизнь буду плевать и дал слово.

Ничего нет ни нравственного, ни безнравственного! Доносчику известна вся тайна сети. Agent-provocateur! Агентом тайной полиции никогда не бывал-с. Заснул часов в семь утра, не заметив того, спал с наслаждением, с прелестными снами. Даже, я думаю, и тон этот пошл.

Век и Век и Лев Камбек, Лев Камбек и Век и Век… Уверяю вас, что Горские и Даниловы только случаи. Пролетарии и отпрыски, эпизод из дневных и вседневных грабежей! Прогресс! Реформа! Справедливость! Так знайте, что он в последний раз в жизни пил водку. Это хорошо, если после Швейцарии.

Знаете ли, что придётся наконец совсем поссориться с вами? Ведь это лакей, лакей убил, лакей! Эти пять минут казались ему бесконечным сроком, огромным богатством.

Дедушка не пришёл, а в эти дни шёл дождь, и матушка очень простудилась, потому что всё со мной выходила за ворота, и опять слегла.

42. Вершина таинственного пика

«Температура, видимо, падает. Вытирать испарину или нет? Так-то ничего не помню. Слава богу, alte Schachtel[26] почти никогда ничем не хворает по пустякам… кроме нынешней болезни, но её лечить ли – ещё большой вопрос. Тут же вроде бы всё ясно: типичная лихорадка на нервной почве.

“Красавица немка”. Я