Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

на группы мужчин, которые то выходили из ворот, то приходили, но когда ноги начали коченеть, по рядам пошел ропот:

— Что же мы здесь стоим? И куда это Юлёстало провалился?

— Придет.

— Что-то не показывается... Надо послать делегацию, чтобы выяснить...

Наконец командир вернулся, и их пустили во двор, а потом и в казарму.

Юлёстало снова объявил, что кормить не будут, надо обойтись своим припасом. Когда же он приказал никуда не выходить из казармы, люди зароптали:

— Что ж, нам на голодное брюхо спать ложиться?

— А съедим мы свои припасы, так что будем на фронте делать, если даже здесь не кормят?

— Боец Красной гвардии должен уметь одну ночь и не евши прожить.

— У красногвардейцев желудок такой же, как и у всех прочих.

Но причина недовольства была в другом: запретили отлучаться. Как только командир вышел, об этом сразу же заговорили открыто:

— Вот тебе и повидали город.

Немного погодя Оскар и Элиас потихоньку исчезли. Их примеру последовали и другие. И даже взвод Аксели почти весь разбежался. Остались только Аку, Алекси да еще два-три человека. Алекси был слишком смирен, чтобы уйти, несмотря на запрет, а Аку удержало письмо Элмы. Он уже прочел его, запершись в вагонном туалете. Но сейчас стал перечитывать снова, загородившись своим рюкзаком.

«Милый друг

Весь остаток ночи я проплакала с думой что судьба нас разлучает и с надеждой что разлука будет недолгой хоть сердце мое полно страха. Не ходи на передовую линию фронта, а держись позади. Хоть бы все тебя подзуживали, а ты не ходи. Я бы хотела выцарапать глаза тому кто станет посылать тебя. Мой единственный друг не думай ни о чем только о той, что ждет тебя. А будут приказывать так ты скажи пусть идут другие. Подумай только что мы получим где-нибудь немного земли и маленькую избушку и сможем жить вдвоем. Если будут делить пасторатскую землю ты наверно там получишь. Я уже думала как я выучусь ткать и все налажу. Каждый вечер буду уходить из рабочего дома как только перемою посуду и по дороге домой все думать о тебе. А когда ты вернешься я буду твоя навеки и ты сможешь делать со мной опять все что захочешь.

Писала с любовью твоя верная подруга».

Он огляделся и, убедившись, что никто не видит, спрятал письмо в карман и лег на спину. В большом, длинном казарменном помещении было тихо; усталые бойцы, вернувшиеся с фронта, спали, а самые шумливые из своих разбежались. За окном приглушенно звучали команды. Группы бойцов маршировали по двору взад и вперед, со скрипом хряская по морозному снегу.

«Не она же виновата в том, что они такие... и вообще... это мое дело, и никого оно не касается».

Теперь, вдали от дома, когда вокруг развертывались большие события, все казалось парню очень простым и несложным, и он начал весело болтать с Алекси, пока их не прервал Аксели, лежавший на нарах подальше.

— Давайте-ка спать, ребята. Завтра так или иначе маршировать придется. А Оску и Элиаса я пошлю снег убирать при первом подходящем случае.

Оску и Элиас вернулись лишь под утро. Оску тащил Элиаса на плечах, уговаривая не шуметь. Элиас изображал поезд:

— Пуф-пуфф. Чи-чи-пуф-пуфф!

— Кой дьявол там колобродит?

— Тише. Маневренный паровоз едет.

С нар поднялись сердитые головы. Кто-то зажег свет. Аксели велел Оскару уложить Элиаса на нары, но Элиас не соглашался. Аксели хотел помочь Оскару, но Элиас вырвался из рук Оскара, уселся на разувайку для сапог и поскакал, как на коне, по проходу, хлопая рукой позади себя и гикая. Проснувшиеся бойцы ругались и грозились вышвырнуть Элиаса вон. Тогда он предостерегающе поднял руку и сказал:

— Не орите! Конь пугается.

Аксели схватил Элиаса и забросил на нары, как куль. Шлепнувшись, парень лежал с полминуты без движения, а потом, приподняв голову, прокричал:

— Пролетарии... соединяйтесь!..

Наконец он угомонился, и слышно было только, как Аксели шепотом выговаривал Оскару. Но тот взобрался на нары и сказал как ни в чем не бывало:

— Напрасно ты не пошел с нами. Я бы не сказал никому.

— И где вы этой водки достали?

— Эх, перестань. Дай лучше закурить.

— Не дам.

— Ну, так до завтра.

Аксели, ворча, пошел на свое место:

— ...что за люди... беда с вами...

На другой день они построились и пошли через весь город в Техническое училище — за винтовками. Там повторилась та же история, что и вчера перед казармами. Опять стояли на морозе больше часа, пока Юлёстало бегал от одного начальника к другому. Винтовки были на месте, некому было раздавать их. Люди прыгали и боролись, чтобы согреться. Все время кто-то приходил и уходил. Какой-то начальник прискакал на вороном коне. Спешившись, он подошел к роте и, насупясь, строго спросил:

— Какая рота?

Ему ответили, и он сказал все с той же важностью:

— Так-так.

А больше, собственно, никакого дела у него и не было. Наконец пришел Юлёстало и с ним какой-то светловолосый видный мужчина без пальто и шапки.

— Здравствуйте, товарищи. Не волнуйтесь. Вы непременно получите винтовки. Но раздатчики сейчас на станции, они принимают боеприпасы. Они прибудут с минуты на минуту. Мы уже звонили.

Из строя отчетливо прозвучал голос Арви Лаурила:

— А где бы получить шинели?

— Да... Какие шинели?

— Нам обещали выдать одежду.

— Кто обещал?

Аксели выступил вперед.

— Мне говорили, что здесь дадут обмундирование тем, кто плохо одет.

— Мы ничего не обещали. То, что у нас есть, предназначено городским ротам. У деревенских одежда все-таки более подходит к полевым условиям. Но по мере поступления мы будем посылать обмундирование на фронт. Так что там, конечно, остро нуждающиеся смогут получить его. Сейчас вас поставят на котловое довольствие, а вечером будут устроены проводы на площади Таммела. Там вам даже стихи читать будут. Услышите декламацию лучшего артиста Финляндии.

Мужчина удалился, и кто-то спросил Юлёстало:

— Это что за дядька?.

— Он тебе не дядька. Это командующий Северным фронтом Салмела.

— Ух ты, важная птица.

Наконец пришли раздатчики и на жалобы раздраженных ожиданием людей отвечали с таким же раздражением:

— У нас и так работы невпроворот. Помогите-ка носить ящики.

Ящики с винтовками вынесли из погреба, и началась раздача. Сноровка и опытность раздатчиков вызывали у бойцов чувство робкой почтительности и уважения,