Смерть чистого разума - Алексей Королев

Ротонды, куда носили обед для господина Корвина?

(М-ль Бушар отрицательно качает головой.)

Ц е л е б а н. Куда вы заходили?

М-л ь Б у ш а р. Бы…ф…ффе…даа

М-м Б у ш а р. Она имеет в виду «буфетную», господин инспектор. Она действительно пришла ко мне и дала понять, что у неё болит голова и она пойдёт к себе немного полежать.

(М-ль Бушар кивает.)

Ц е л е б а н. Куда вы отправились после того как… всё закончилось?

(М-ль Бушар изъясняется знаками.)

М-м Б у ш а р. Она пошла ко мне в буфетную, помогать накрывать на стол. Это правда, господин инспектор, я её ещё отругала за то, что она пришла без передника и наколки: как же она будет подавать?

(М-ль Бушар кивает.)

Ц е л е б а н. Мадемуазель Бушар, а что делал господин Тер-Мелкумов после того как вы покинули его комнату?

М-л ь Б у ш а р. Сс…пп…сс…

М-м Б у ш а р. Он почти сразу же спустился, господин инспектор. И был на террасе до самого обеда. Это все видели.

* * *

– Что ж, – сказал сам себе инспектор Целебан, захлопывая книжечку, – никто не обещал, что дорога к истине будет прямой. Кроме того, мы в Швейцарии, где до сих пор нет ни одного порядочного шоссе.

(«Он очень старался выглядеть бодрым, – говорила Маркевичу Луиза, – но у него это плохо выходило. Было видно, что показания мадемуазель его сильно подкосили. Думаю, доктор даже дал ему какие-нибудь капли. Но он не сдался. И, кажется, правильно сделал».)

– Я бы хотел поговорить с господином Фишером.

Мадам самолично поднялась в «Киев». Мадам самолично стучала в дверь не менее полуминуты, сперва негромкой покашливающей дробью, потом – уверенными ударами костяшками пальцев. Мадам не решилась открыть дверь без свидетелей и спустилась вниз. Так что тот факт, что «Киев» был пуст и в комнате из вещей ни осталось ничего кроме запечатанного конверта на столе с надписью «Б.Г.», удостоверили поднявшиеся наверх инспектор Целебан с доктором Веледницким. Присутствие явившейся на шум Луизы Фёдоровны, по её словам, ни у кого возражений не вызвало.

Позвали Лаврова. Они явились вдвоём и выглядели растерянно, причём он более, нежели она. Нет, разумеется, ни о каком внезапном отъезде не было и помину. Все собирались втроём через Турин и Милан в Ниццу. Нет, они, как и все остальные, видели Фишера за завтраком и за обедом, а поскольку никаких дел у Лаврова к своему секретарю не было, то и местонахождение этого последнего было ему неизвестно. Нет, они, разумеется, не помнят, какие личные вещи были с собой у Фишера. Небольшой чемоданчик и дорожный мешок, всё. Да, он покажет инспектору записку, как только прочтёт её в присутствии всех, но только, разумеется, если там не будут упомянуты какие-то интимные подробности.

Никаких интимных подробностей, адресованных Лаврову, впрочем, в письме не оказалось. Там, собственно, вообще не оказалось ничего, адресованного Борису Георгиевичу, потому что внутри конверта с надписью «Б.Г.» имелся только другой конверт, незапечатанный, с надписью «Е.С.». Внутри же этого второго конверта новенькая золотисто-зелёная купюра в пятьдесят франков и клочок сероватой бумаги с одной-единственной фразой: «laisse tomber».

– «Пренебреги»? Что это может значить, Елена Сергеевна? И что это за деньги? – спросил доктор Веледницкий.

Глоток бульона Маркевич всё же сделал – машинально, не обращая внимания на то, что тот совсем остыл. «Итак, имя Тера очищено гораздо ранее, чем предполагал Ильич. Во всяком случае в том, что касается убийства Корвина; экс же в расчёт можно не принимать – мы не младенцы. Да, а где Ленин? И что значит, действительно, это “пренебреги”? Мысли перескакивают, видимо, не отпустило ещё. Да, и главное – что же мне теперь делать-то?»

Нет, господина Ульянова при всех этих событиях не было, и вообще Луиза его не видала целый день. Да, инспектор сразу же после осмотра комнаты Фишера решил покинуть пансион. Госпожа Лаврова не смогла внятно объяснить ни купюру, ни значение записки – правда, заявила, что часто от слышала от Фишера эти слова, но, разумеется, не в свой или мужа адрес, что было бы уже неприличным. Смысл пятидесяти франков же был ей совершенно неясен – во всяком случае, никаких денег Фишер у неё никогда не одалживал. После чего расплакалась и убежала. Но самое интересное случилось потом, когда инспектор уже собирался в передней. Около пансиона остановился почтальон и вручил Веледницкому письмо, отправленное сегодня утром с почты в Вер л’Эглиз. Необычайный характер этого послания (деревенские жители не пишут друг другу писем, а уж если и пишут, то для доставки пользуются услугами не почты, а собственных детей, в крайнем случае – соседских) был ясен даже для почтальона, так что он, не спрашивая, остался ждать у входа реакции адресата. То же самое сделал и инспектор Целебан.

Письмо, разумеется, было от Фишера. В нескольких строчках он благодарил доктора за постой и сообщал, что вынужден срочно и ненадолго покинуть пансион. В постскриптуме же содержалась просьба оставить за ним комнату по меньшей мере до конца месяца. «Пятьдесят франков, которые вы найдёте – или уже нашли – в моей комнате, пусть будут задатком или платой вперёд, считайте как угодно».

Итак, назначение денег разъяснилось, но в целом картина, по словам Луизы Фёдоровны, оставалась претаинственной. Доктор Веледницкий тут же объявил, что, по его мнению, ничего экстраординарного не произошло, и направился наверх «успокоить Лавровых». Инспектор, кажется, не разделял этой точки зрения.

– Может быть допьёте всё-таки бульон, Степан Сергеевич?

– Помилуйте, Луиза Фёдоровна, тут до ужина осталось всего ничего. Или меня уже сняли с довольствия в этом пансионе как умершего?

– Не говорите так, Степан Сергеевич! Конечно, если доктор разрешит, вы спуститесь. Но бульон подкрепит ваши силы прямо сейчас.

– Он совершенно холодный, Луиза Фёдоровна. Вы позволите мне одеться?

* * *

«Она видела, как Тер обливается водой. Сухое гибкое тело велосипедиста, альпиниста, воздухоплавателя, гимнаста. Убийцы. Нет, разумеется, не убийцы. Революционера, террориста, но не убийцы. Парадоксальным образом Тер умудрился посмертно чуть было не вывалять своё имя в грязи – и эта полунемая девочка этим соитием его спасла. Спасла своим телом – разумеется, здесь невозможно сказать “своей любовью”. Как меня когда-то А.

Что ещё? Револьвер. В руке умирающего Тера я видел “бульдог”. Вернее, под рукой. И у Лавровых пропал “бульдог”. Зачем Лавров рассказал мне об этом? И как револьвер Лавровых мог оказаться у Тера? Если