Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

чистым языком. Кто-то проходивший мимо спросил, что они за народ, и Элиас ответил очень серьезно:

— Ударная рота Хэмеенлинновских прачек.

— Что ты, деревня, насмехаешься?

Горожанин, очевидно, понял слова Элиаса как вызов, но не решился связываться с целой ротой и пошел скорее дальше.

Их расквартировали в одном доме, стоявшем в стороне. Взвод Аксели разместился в большой избе, остальные разошлись по другим комнатам и горницам, а также заняли баню и предбанник. Усталые от долгого марша бойцы, как только поели, сразу улеглись; но Аксели решил осмотреть дом — отчасти из любопытства, а отчасти потому, что, несмотря на усталость, сон не шел к нему.

С наступлением темноты стрельба прекратилась. В той стороне, где находился фронт, стояла тишина. Откуда-то издалека едва слышно доносились отдельные выстрелы. Из деревни долетал глухой говор. На углу у хозяйственных построек стоял, поеживаясь и переминаясь с ноги на ногу, продрогший часовой.

К вечеру мороз усилился. На ясном небе горели яркие звезды. Глядя на них, Аксели вдруг почувствовал острую тоску по дому. Сколько раз зимними вечерами он так же вот стоял на своем дворе и смотрел на небо, угадывая погоду на завтра. Впервые в жизни он был так далеко от родного дома. По пальцам можно перечесть все ночи, что он провел вне дома. Даже когда работал на вывозке леса, он предпочитал ежедневно делать долгие концы домой, чем уезжать на неделю с ночевками. И теперь, стоя во дворе чужой, далекой усадьбы, он вдруг ярко-ярко представил себя в Коскела. Так же вот стоял он и смотрел на Медведицу и на Косу Вэйнемёйнена, как и теперь. Мысленно увидел он спящих детей, и, хотя, бывало, он одергивал их, чтоб не вертелись, сейчас ему представилось, что они ворочаются во сне. В душе шевельнулось теплое чувство, когда он увидел их голые коленки, выглядывающие из-под новых фланелевых рубашек. Рубахи-то вышли коротковаты. «Не хватило этой фланели. Слишком много ушло ее еще на пеленки. Не сообразил я ей сказать, чтоб спала с ребятами. Тогда бы не было так одиноко...»

В это время точно зарница осветила край неба. Немного погодя донесся глухой гул, а затем вой снаряда. Потом вспыхнуло где-то километра за два-три и раздался взрыв. Распахнулась дверь. Разбуженные бойцы выскочили на крыльцо, выглядывали из дверей:

— Куда это попало?

Новая вспышка и гул, потом опять взрыв в воздухе.

— Э, смотрите, как наши отвечают.

— Ничего не отвечают. Это такая шрапнель.

— А может, фугасный?

После четырех-пяти выстрелов все стихло. Бойцы вернулись в избу, и Аксели пошел за ними. Долго лежал он на полу и не мог уснуть. Выступающие буграми сучья нетоптанных половиц больно давили в спину. Из щелей и полу несло запахом сырости и гнили, хотя брошенный под голову рюкзак еще хранил свежий запах смолистого леса. Когда он уже почти засыпал, ему пригрезилась картина, от которой стеснило дыхание: будто бредут они в глубоком снегу и все падают. Никто не встает...

В смутном полусне он сказал себе:

— ...только не раздумывать... не распускаться... тогда не будет страха.

IV

С самого раннего утра деревня была взбудоражена. Прибывали новые отряды, но они уже маршировали мимо, так как деревня была переполнена. Пентинкулмовцы расхаживали по деревне, заглядывая в другие дома, и возвращались с новостями.

— Войска прибывает до черта. Русские даже пушки подвозят.

— Рота трубочистов, говорят, только что перед нами прошла.

В середине дня они бродили по большаку и вдруг услышали странное рокотание в небе.

— Глядите, ребята! Летательный аппарат!

На небе действительно показалась черная точка, которая постепенно увеличивалась. Все смотрели как завороженные. Одни называли это летательным аппаратом, другие— воздушным кораблем. Машина пролетела над их головами в сторону фронта, и кто-то закричал:

— Это Рахья, ребята! Ну, теперь лахтарям крышка.

Тут на шоссе были и горожане из Тампере, и среди них, видно, имелись и сведущие.

— Да, точно, это Рахья. Наш Эппу, братцы, полетел... задаст он им жару... Гей, ребята, это Эппу Рахья!.. Даст лахтарям на орехи.

— А что? Ему раз плюнуть. Он полетел сжигать лахтарские города.

— Ох, и отчаянная голова. Он был в России военным летчиком.

Самолет вызвал бурный восторг.

— Ну, скоро начнет громыхать?

Ждали, затаив дыхание, но машина исчезла в морозной синеве, не сделав ни выстрела.

— Рахья полетел до самой Ваасы.

Потом по дороге провезли пушки. Это вызвало почти такое же воодушевление, как самолет. Многие бросились на помощь, когда лошади с трудом тянули орудие в горку. Артиллеристы были русские, и, услыхав, как они говорили что-то на своем языке, Алекси расплылся в улыбке.

— Рюсся лопочет по-своему!

Один пожилой мужчина из тамперских рабочих пожурил Алекси:

— Пора, брат, быть уже классово сознательным и не называть русских товарищей этим именем.

Алекси смутился и не знал, что ответить. Рабочий отошел, добавив еще:

— Я тебе, товарищ, просто по-хорошему делаю замечание.

Алекси долго смотрел вслед человеку, шагавшему степенно, вразвалку. Оглянувшись беспомощно, парень спросил:

— О чем он это, а?

— Кто его зна... видно, сам уж больно сознательный.

Алекси долго морщил лоб, так и не понимая, за что ему сделал выговор рабочий.

Со стороны фронта брела лошадь, запряженная в сани. В санях лежали двое убитых. Они были не накрыты, И все бросились смотреть на них. Один покойник был уже старик, с густыми усами. Под усами из раскрытых губ виднелись зубы. Пентинкулмовцам он чем-то напомнил земляка. На нем была куртка домашнего сукна и стеганцы с шерстяными вязаными голенищами, и был он похож на какого-нибудь торппаря из их мест. Поэтому им было особенно больно видеть его, и многие невольно отворачивались и опускали глаза. Все же старик лежал в санях, как обычный покойник. Ну, а другой мертвец закоченел, скорчась. Голова откинута назад, одна рука, скрюченная, поднята кверху, а другая засунута под ремень в штаны. И там виднелась замерзшая, спекшаяся кровь. Грудь его пересекала самодельная патронная лента.

— Замолкли ребята,— сказал кто-то тихо-тихо.

Лошадь свернула в один из дворов и скрылась из виду.

Юлёстало вызвали на совещание командиров рот. Он захватил с собой и Аксели, хотя командиров взводов не вызывали. Но за эти дни Юлёстало уже не раз замечал, с какой добросовестностью и сознанием ответственности Аксели выполнял свои обязанности. Сам Юлёстало был солдатом-резервистом, но, собственно, помимо этого он не имел никаких данных, чтобы командовать ротой. Сознавая это, он не