Мария Стюарт - Стефан Цвейг

Нелегко установить границу, отделяющую безрассудную храбрость отбезрассудства, ведь героизму всегда присуще безумие. Санчо Панса превосходитДон-Кихота житейской мудростью, а Терсит[64]сточки зрения ratio[*] головой выше Ахилла; нослова Гамлета о том, что стоит бороться и за былинку, когда задета честь, вовсе времена останутся мерилом истинно героической натуры. Конечно,сопротивление Марии Стюарт при неизмеримом превосходстве сил противника вряд лик чему-либо могло привести, а все же неверно называть его бессмысленным толькопотому, что оно оказалось безуспешным. Ибо все эти годы – и даже что ни год, тобольше – эта, по-видимому, бессильная, одинокая женщина именно благодаря своемунеукротимому задору представляет огромную силу, и только потому, что онапотрясает цепями, порой сотрясается вся Англия, и сердце у Елизаветы уходит впятки. Мы искажаем историческую перспективу, когда с удобной позиции потомковоцениваем события, принимая в расчет и результаты. Легче легкого задним числомосуждать побежденного, отважившегося на бессмысленную борьбу. На самом делеокончательное решение в единоборстве обеих женщин все эти двадцать летколеблется на чаше весов. Некоторые из заговоров, ставившие себе целью вернутьМарии Стюарт корону, при известной удаче могли стоить Елизавете жизни, адва-три раза меч просвистел над самой ее головой. Сначала выступаетНортумберленд, собравший вокруг себя католическое дворянство; весь Север вогне, и лишь с трудом удается Елизавете овладеть положением. Затем следует ещеболее опасная интрига Норфолка. Лучшие представители английской знати, срединих ближайшие друзья Елизаветы, такие, как Лестер, поддерживают проект женитьбыНорфолка на шотландской королеве, которая, чтобы придать ему мужества – чеготолько не сделает она для победы! – пишет ему нежнейшие письма. Благодаряпосредничеству флорентийца Ридольфи готовится высадка испанских и французскихвойск, и, если бы Норфолк, уже раньше своим трусливым отречением показавший,чего он стоит, не был тряпкой и если бы к тому же не помешали случайностифортуны – ветер, непогода, море и предательство, – дело приняло бы другойоборот, роли переменились бы и в Вестминстере восседала бы Мария Стюарт, аЕлизавета томилась бы в подземелье Тауэра или лежала бы в гробу. Но и кровьНорфолка и жребий Нортумберленда, равно как и многих других, кто в эти годысложил голову на плахе, не отпугивают последнего претендента: это дон ХуанАвстрийский, внебрачный сын Карла V, сводный брат Филиппа II, победитель приЛепанто[65], идеальный рыцарь, первый воинхристианского мира. Рожденный вне брака, он не может притязать на испанскуюкорону и стремится создать себе королевство в Тунисе, как вдруг емупредставляется случай завладеть другой короной, шотландской, а вместе с ней ирукой державной узницы. Он вербует армию в Нидерландах, и освобождение,спасение уже близко, как вдруг – не везет Марии Стюарт с ее помощниками! –коварная болезнь настигает его и уносит в безвременную могилу. Никому из тех,кто домогался руки Марии Стюарт или бескорыстно служил ей, никогда несопутствовало счастье.

Ибо, говоря непредвзято и честно, к этому в конце концов и сводится спормежду Елизаветой и Марией Стюарт: Елизавете все эти годы не изменяло счастье, аМарии Стюарт – несчастье. Если мерить их сила с силою, характер с характером,то они почти равны. Но у каждой своя звезда. Все, что бы Мария Стюарт,потерпевшая поражение, преданная счастьем, ни предпринимала из своегозаточения, терпит крах. Флотилии, посылаемые против Англии, разносит в щепкибуря, ее посланцы теряются в пути, искатели ее руки умирают, друзьям врешительную минуту изменяет мужество, каждый, кто стремится ей помочь, сам роетсебе могилу.

Поражают справедливостью слова Норфолка, сказанные им на эшафоте: «Что быона ни затевала и что бы для нее ни затевали другие, заранее обречено нанеудачу». С самой встречи с Босуэлом ей изменило счастье. Тот, кто ее любит,обречен смерти, тот, кого любит она, пожнет одну горечь. Кто желает ей добра,приносит зло, кто ей служит, служит собственной гибели. Как черная магнитнаягора в сказке притягивает корабли, так и ее судьба на пагубу людям притягиваетчужие судьбы; вокруг Марии Стюарт постепенно складывается зловещая легенда – отнее будто бы исходит магия смерти. Но чем безнадежнее ее дело, тем неукротимеедух. Вместо того чтобы сломить, долгое сумрачное заточение лишь закалило еесердце. И сама, по собственному почину, хоть и зная, что все напрасно,призывает она на свою голову неизбежную развязку.

А годы идут и идут, недели, месяцы, годы, как облака, проносятся над этойнеприкаянной головой, словно и не затрагивая ее. Но как ни незаметно, а времяменяет человека и окружающий мир. Марии Стюарт пошел сороковой год –критический возраст для женщины, а она все еще узница, все еще томится вневоле. Незаметно подкрадывается старость, в волосах уже мелькает серебро,стройное тело расплывается, Тяжелеет, черты успокоились, в них сквозит зрелостьматроны, на всем существе лежит печать уныния, которое охотно ищет выхода врелигии. Скоро – женщина глубоко чувствует это – время любви, время жизни уйдетбез возврата; что не сбылось до сих пор, не сбудется вовек, наступил вечер,близка темная ночь. Давно не появлялось новых искателей ее руки, должно быть,никто уж и не явится: еще немного – и жизнь навсегда миновала. Так стоит лиждать и ждать чуда освобождения, помощи равнодушного, колеблющегося мира? Всесильней и сильней в эти закатные годы чувствуем мы, что страдалица пресытиласьборьбой и склоняется к отречению и примирению. Все чаще выпадают минуты, когдаона спрашивает себя: а не глупо ли зачахнуть без пользы, без любви, каквыросший в тени цветок, не лучше ли дорогой ценой купить себе свободу,добровольно сняв корону с седеющей головы? На сороковом году все большеутомляет Марию Стюарт эта гнетущая, беспросветная жизнь, неукротимоевластолюбие постепенно отпускает ее, уступая место кроткой, мистической воле ксмерти. Должно быть, в один из таких часов она пишет на листке бумагипрочувствованные латинские строки – полужалобу, полумолитву:

O Domine Deus! speravi in Те

O care mi Jesu! nunc libera me.

In dura catena, in misera poena, desidero Те;

Languendo, gemendo et genu flectendo

Adoro, imploro, ut liberes me.

Мое упованье, Господь всеблагой!

Даруй мне свободу, будь кроток со мной.

Терзаясь в неволе, слабея от боли,