Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

— Решено кончать это безобразие... То, что было пока. Во многих местах нам стоило больших трудов отразить контратаки противника, не говоря уж о продвижении вперед.

Пришла замена, и рота строем отправилась в деревню. По всей колонне несся оживленный говор. Но Аксели шел один, позади своего взвода. Хотя он устал и намерзся не меньше других, он не радовался ночлегу в деревне, так как невольно думал о будущем.

С горечью слушал он болтовню повеселевших бойцов. «Если всякий раз мы будем думать лишь о том, как бы добраться до теплой избы, так до чего мы довоюемся?»

Он нарочно сдерживал шаг, все больше отставая ог своего взвода.

По шоссе, пересекающему деревню, двигались отряды. Одни возвращались с фронта, другие уходили туда, им на смену. С фронта везли раненых и убитых. Гомон стоял над дорогой. Люди скликали друг друга:

— Здорово, Хаухтала. Еще на своих ходишь.

— Да, конечно...

— Сатана, наших санитаров не было видно целый день... Ну, найдутся, получат у нас...

— Смотрю, один катит с горы на лыжах. Ну, думаю, ты от меня не уйдешь. Подпустил поближе и только тогда хлопнул...

У дороги стояла группа командиров. Один рассказывал:

— Я бросил пулемет на пивоварню... Весилахтевцы приходят и заявляют, что не на чем отвезти пулемет, нет лошади. Я сказал, хоть на руках тащите, да живо, трамтарарам. Только ушли, скачет еще гонец верхом и говорит: «Нужен пулемет, лахтари наседают». Я сел на пень и говорю: «Нет у меня больше ничего, кроме трубки, и ту я сейчас раскуриваю».

— Трам-тарарам, я говорю... бойцы бредут по брюхо в снегу. Иди, говорю, дьявол, сам попытайся... Вот что значит без лыж. Это нас и заставило отступить. Люди в черных пальто бредут по сугробам! Один мне говорит: «В штиблеты снег набивается!»

Бойцы расходились по квартирам, и шум на дороге и во дворах постепенно затихал. Пентинкулмовцы попали в ту же избу, где уже однажды ночевали. Словно забыв об усталости, бойцы весело переговаривались. Самые молчаливые улеглись спать, как только поели, но другие еще долго делились впечатлениями. Приятно нежило домашнее тепло избы. Одежду и обувь развесили вокруг печки сушиться. Один из бойцов спросил что-то у Аксели, который в углу грыз черствый хлеб. Аксели ответил:

— Зачем же ты меня спрашиваешь, раз уж сам все так хорошо знаешь.

Все услышали в его голосе с трудом сдерживаемое раздражение и сразу притихли. Аксели возмущало беззаботное, словно отпускное настроение бойцов, и, продолжая жевать, он думал: «У них только и есть на уме, что погреться у печки».

Но вот понемногу ребята снова разговорились: обсуждали положение:

— Эти, которые в соседнем доме, говорят, что они пробились далеко вперед, но раз другие не подошли, то и пришлось откатиться назад.

— Неужели придется повторять все сначала?

— Может, и не придется. Возчики, что везли раненых, сказывали, что в Вилппула идут большие бои. Может, они там и прорвутся.

Аксели доел краюху и, завязывая рюкзак, сказал:

— Никто не прорвется и в Вилппула, если каждый будет думать, чтобы наступали в другом месте.

— И если будут атаковать в таких местах, как вчера. Ты же сам видел. Там нигде не пройдешь.

— Проходы есть, было бы только желание пробиться во что бы то ни стало.

Он улегся на полу. Сквозь храп спящих слышался чей-то шепот. Аксели скоро уснул, но спал беспокойно, стонал во сне, а лежавшие рядом слышали, как он пробормотал:

— ...смерть идет за нами по пятам... из каждой щели...

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

I

По-прежнему вились дымки над деревней Пентинкулма. Но после ухода на фронт отряда Красной гвардии деревня затихла. Даже обычных работ стало как-то меньше. Мужики постарше, оставшиеся дома, работали и «несли вахту». По дорогам проезжали сани, груженные сеном, соломой, навозом и дровами. Поравнявшись с часовыми, возчики останавливались покурить и потолковать. Даже Преети Леппэнен получил винтовку, когда в деревню привезли оружия побольше. Он стрелял из нее по мишени.

— Ничего особенного. Не велика хитрость. Только надо помнить, чтоб не направлять ее дуло на людей.

На пост Преети ставили редко. Большей частью он помогал на кухне Ауне и Элме или ходил по разным поручениям как посыльный.

После отъезда Аксели Халме волей-неволей пришлось нарушить свой обет неучастия в военных делах. Пришлось заниматься и назначением на посты и реквизицией продовольствия для нужд Красной гвардии. И день ото дня его отношение к этим вопросам менялось. Когда до него доходили слухи о том, что говорил против новой власти кто-то из хозяев или господ, он теперь мог даже отпустить в их адрес какое-нибудь резкое замечание. Хотя он и старался брать продовольствие по возможности равномерно и корректно, однако без нареканий не обходилось и, услыхав однажды слово «грабеж», он сказал:

— Если мы берем, то выдаем квитанцию, которая будет оплачена. Они же брали просто так, как будто все вообще принадлежало им.

Иногда он заглядывал в Коскела, чтобы рассказать новости, если узнавал что-нибудь в штабе или в приходском центре. Разговаривая с Юсси и Алмой, он искал нейтральные выражения, так как знал их отношение к восстанию.

— Я считаю нынешние события большим несчастьем, но именно поэтому мой долг сделать все, чтобы облегчить его.

С Элиной он был исключительно внимателен. Любезно справлялся о ее здоровье, а уходя, говорил:

— Твое положение является замечательным протестом против творимого людьми убийства. Когда придет твоя пора, пусть Юсси только сообщит в штаб. Я позвоню по телефону и распоряжусь, чтобы тебя отвезли в село.

Его мысль неустанно работала над тем, чтобы обеспечить весенне-полевые работы. Сам не будучи земледельцем, он советовался с Анттоо и Канкаанпээ и планировал, как лучше использовать рабочую силу. А впереди ему виделись более сложные задачи, о которых он иной раз и вслух заговаривал:

— Может быть, я доживу до тех времен, когда в этой деревне каждый дом заживет счастливой жизнью.

Так он говорил в какие-нибудь особенно торжественные моменты, например, когда разговор в штабе заходил о дальнейших целях и о перспективах на будущее. Такая фраза была хороша для окончания беседы. Она также принципиально объясняла, почему Халме вышел из оппозиции. В таком случае слова эти произносились чуть со вздохом сожаления: мол, пришлось встать на этот путь, которого он не мог ни одобрить, ни миновать.

Когда в штаб пришло сообщение