Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

о гибели Арви Лаурила, Халме решил сам известить родителей. Он мог бы, конечно, сказать Анттоо, когда тот будет в штабе, но «бедная Алина нуждается в теплом слове, которого у Анттоо, пожалуй, не найдется».

Еще на улице его лицо приняло сочувственное выражение. Войдя в избу, он снял шапку и остановился у двери. Лаурила были дома. Взглянув на него, они сразу почувствовали, что случилось что-то особенное. Ведь Анттоо сам только недавно вернулся домой из штаба.

— Дорогие друзья, я всегда охотно заходил к вам, но на этот раз лучше бы мне не приходить. Я принес нам горькую весть.

Алина присела на край кровати.

— Звонили из штаба, из села. Юлёстало сообщил сведения о потерях роты и в числе погибших—ваш сын Арви.

Элма убежала в свою горенку. Анттоо опустил глаза и забормотал:

— Так... вот как... значит, так...

Алина закрыла лицо концами платка. Опустив голову, она лишь покачивалась всем телом, но плача ее не было слышно. Халме все стоял у двери. Он чувствовал, что нужно еще что-то сказать.

— Если мое присутствие как-то мешает, я уйду. Но мне хотелось бы сказать вам несколько слов.

Портной сел на скамью у входа, положив ногу на ногу. Горе Алины и Анттоо настраивало его на возвышенный лад, и он начал торжественно, как говорил на собраниях:

— Смерть, и не в меньшей мере насильственная смерть, труднейшее испытание для человека. Это, так сказать, гиря в чаше весов. Все имеет свою противоположность: у лета есть зима, у осени — весна; и если взять из окружающей действительности так называемые конкретные примеры, я мог бы назвать такие противоположности, как, скажем, телегу и сани, ночь и день, огонь и воду и так далее. Смерть противостоит жизни. Так считается. Но я не считаю так. Смерть не конец жизни, а лишь ее превращение — так сказать, переход в другую форму. Было бы наивно думать, что эти наши преходящие чувства постигают самую сущность бытия. Я со своей стороны верю, что за пределами их находится огромный, неведомый нам высший мир, но именно низкий уровень развития наших органов чувств мешает нам воспринять его. Как вам известно, я не сторонник так называемой церковной религии, хоть и признаю великого назаретянина величайшим учителем на земле. Моя вера в бессмертие покоится на несколько иных основаниях, но в отношении самого главного это не столь важно. И тебе, Алина, которая так много страдала, я хочу в этом твоем горе сказать: сын твой не умер, а живет. Я желал бы тебе найти в этой уверенности утешение. И тебе, Анттоо.

Алина ничего не ответила, а все сидела, закрыв глаза платком. Она не слушала рассуждений Халме, да она бы в них ничего и не поняла. Анттоо только покашливал и бормотал про себя что-то невнятное. Потом подбородок его задрожал:

— ...этого мне еще... вот уже третий, которого они...— На миг замолчав, он продолжал с силой:

—Чертов трухляк и за этого еще заплатит... Одного забрали в инвалидный дом, другого в тюрьму... третьего убили... Должен же ирод почувствовать в конце концов...

Халме встал.

— Я пойду. Присутствие постороннего в такую минуту, пожалуй, излишне.

Он откланялся и вышел. Слова Анттоо немного смутили его, но все же он еще находился под впечатлением своей речи, даже придя в рабочий дом. Валенти сказал, что его просили позвонить в штаб, и Халме сразу же начал дозваниваться. Это оказался Хеллберг, который велел ему сходить в пасторат и сделать предупреждение пастору. Тот произнес в церкви проповедь, содержание которой Хеллберг коротко изложил и закончил так:

— Скажи ему серьезно, чтоб он этого не делал в другой раз. Они услышали о первых успехах лахтарей и обнаглели. И ты уж пойдешь, так, пожалуйста, не разводи там китайских церемоний, а то я сам приеду. А с этим бароном-бородачом тоже надо принимать меры. Он делает с вами все, что пожелает.

— До сих пор у нас в деревне царил порядок. Надеюсь, он сохранится и впредь, поскольку это будет зависеть от меня,— резко ответил Халме, чувствуя себя задетым.

В пасторат он все-таки пошел, переодевшись в лучший костюм.

Слухи о скором приходе белых не подтвердились, и пастор с пасторшей несколько дней жили в молчаливом отчаянии. По-прежнему они были отрезаны от мира. Их напугала весть о том, что хозяин Юллё арестован. Новости они получали в селе, но после первых разочарований стали относиться к ним осторожнее. Заходил в пасторат и хозяин Теурю. Он имел сведения о своих сыновьях, да и об остальных шюцкоровцах. Однажды ночью Арво пришел домой. Он рассказал, что они скрываются в большом лесу, между их приходом и соседним, так как лишь части шюцкоровцев удалось пробраться через фронт. Некоторые при переходе были схвачены, и их сразу же расстреляли. Другие больше не осмеливались повторять попытку.

Хозяин Теурю отвез для них запас продуктов в какой-то сарай на дальнем краю своих владений. Но поскольку красные вели строгий учет продовольствия по хозяйствам, Теурю не мог выделить им достаточно продуктов и пришел попросить еще в пасторате: если взять понемногу в двух местах, то убыль не так заметна.

Затворническая жизнь пасторской четы оживилась. Надо было утаить часть продовольствия от контроля и незаметно переправить к Теурю. Кроме того, пасторша занялась вязанием носков и рукавиц. Она не любила рукоделия, но теперь это было не простое вязание.

— Я рада сделать хоть что-нибудь. Пусть хоть самую малость.

Пастора обстоятельства склоняли к размышлениям. Белые не пришли, и он терзался сомнениями. Неужели мятежники победят? Было ли в их требованиях хоть что-то справедливо?

Если из села приходили вести, неблагоприятные для белых, сомнения пастора разрастались. В одну из таких невеселых минут он начал записывать свои мысли. Он разбирал учение социалистов по пунктам и старался его опровергнуть, чтобы победить свои сомнения. Сначала он выписывал какой-нибудь тезис социалистов:

«Вместе с частной собственностью исчезнут классы, а вместе с классами исчезнет и зло в обществе, в человеческих отношениях».

Далее он писал:

«Может ли это быть верным? Не может. И вот почему.

Ведь общество отнюдь не первичный, а вторичный фактор. Не могло злое общество сделать человека злым, поскольку само-то общество создано людьми, и, следовательно, все то зло, которое имеется в обществе, конечно же, исходит из самой природы человека. Так не следует ли и начинать всю перестройку с человека? Безусловно. Если сегодня мы все разделим поровну, то завтра же более сильный отнимет у