Князь Владимир - Юрий Никитин

– Но это… это просто неумно!

Он пожал плечами:

– А когда человек жил умом? Разве что когда раб.Свободный человек слушает свое сердце.

– Не понимаю, – прошептала она, но уже скорее изупрямства, ибо в странной речи варвара смутно ощущала неведомые ценности,которым они отдают души. – И снова ушли всем племенем?

– Да. Потому что для человека, особенно для мужчин,всегда есть что-то выше, чем покой, богатство, даже его шкура. Потому я все жевернусь на Русь… потому что… потому что мне там в самом деле лучше! Как сталолучше племени Скифа, когда из теплых и безопасных земель ушли навстречу солнцу.

Олаф застегивал доспехи весело, посвистывал, взревывалпесенку, потом вдруг остановился посреди комнатки. В голосе было неподдельноесочувствие:

– Я слышал о таком в песнях, но чтоб вот так на самомделе…

Владимир чувствовал в висках колющую боль, а в затылок будтовбивали длинные тупые гвозди.

– О чем ты?

– Взгляни в зеркало, – посоветовал Олаф.

Из отполированной бронзы на Владимира недобро смотрел худой воинс желтым нездоровым лицом. Глаза запали и лихорадочно блестели. Бледные губысжались в плотную линию.

– Что-то съел, наверное, – буркнул он.

Олаф поднял палец, прислушивался. Со двора раздавался голоспевца, жалобно звенели струны. Лейла и Меджнун, великие влюбленные, о которыхникто не может слышать и сохранить глаза сухими. Когда их разлучили, Меджнунначал бледнеть и желтеть, еда не шла впрок, он медленно чах, все усилия лекарейоказались зряшными. Он умирал от любви и в конце концов умер…

Владимир тяжело грохнул кулаком по столу. Подпрыгнула изазвенела металлическая посуда, заглушая унылый голос за окном.

– Нет, – сказал он люто. – Я не умру. Я неумру!

Олаф спросил неожиданно:

– А жить сможешь?

– И жить не могу, – признался Владимир. – Мнене нужны все женщины мира! А они все в Царьграде есть, мне противна их похоть,хотя сам жеребец… мне хочется стоять перед ней на коленях, держать в ладоняхкончики ее пальцев, смотреть в ее чистое небесное лицо и плакать от счастья.Наверное, я схожу с ума.

Олаф смотрел с симпатией:

– Да.

– И я… сойду?

– Ты уже сошел, – сказал Олаф уверенно. –Видать, боги тебя любят. Так отмечают тех, кто им близок.

– Ничего себе любовь!

– Наши волхвы говорят, что боги тяжкие испытанияпосылают только избранным. Кого заметили. А остальные живут как живут –вполсилы, в полурадостях, полугорестях, полужизнях.

После ночного дежурства он шел по дороге к баракам. Солнцесветило уже ярко, он чувствовал, как накаляется шлем, нагреваются латы. Народуже галдел как сороки, греки есть греки, кричали мулы, ревел скот, но когдауслышал звонкий цокот копыт, сразу отступил в сторону и оглянулся.

Его догоняла легкая коляска, очень богатая, а четверкаконей, что ее легко несли вдоль главной улицы, были самыми легкими и красивыми,каких он только видывал.

Коляска поравнялась с ним, кони сразу перешли на шаг.Занавеска откинулась. Владимир задержал дыхание. Такой прекрасной женщины онеще не видел в жизни, если не считать Анну. Молодая, с нежным белым лицом,огромными лиловыми глазами, такого цвета бывают тучи при внезапной грозе,пухлыми женственными губами. А когда она приоткрыла ротик, мурашки поползли поспине, настолько голос звучал чувственно, приглашающе, словно перед ними быларазобранная постель, а на столике рядом стояли изысканные яства и напитки:

– Вольдемар, доблестный ипаспист…

Сердясь на себя, что так смешался и явно покраснел, онслегка наклонил голову:

– Я никогда не видел таких прекрасных лошадей.

Прикусил язык, такое брякнуть красивой женщине, но слово неворобей, он видел, как она нахмурила брови, соболиные, ровные, как шнурки. В ееголосе прозвучала насмешка:

– Да, прекрасные животные. Как и ты, ипаспист изсеверной страны.

Коляска мерно стучала колесами. Владимир шел медленно, лицоженщины было ближе, чем на расстоянии руки. Он уловил запах дорогих масел ипритираний. Ноздри дернулись, жадно вбирая аромат, в котором почудилась исвежесть его холодных лесов.

– Они, наверное, стоят дорого, – сказал онискренне. – Такие кони! Ветер, а не кони.

Она кивнула, не спуская с него глаз:

– Я хотела бы поговорить с тобой о работе.

Владимир развел руками:

– Я слишком беден, чтобы нанять вас. Но если выобратитесь…

Она прервала нетерпеливо, в глазах блеснули предостерегающиеогоньки:

– Мне нужен крепкий сильный мужчина…

Владимир посмотрел ей в глаза, голос сделал участливым ипонимающим:

– Да-да, такая женщина! А ромеи – разве мужчины?

Она стиснула зубы. В глазах было откровенное бешенство.Владимир любовался ее лицом, еще не понимая, какой бес тянет за язык, почемуговорит так дерзко, но чувствовал, что не может иначе. Что-то в нем почуялоопасность, и это что-то отпихивается от нее как может: задиристым тоном инезависимым видом.

– Я, – произнесла она, – дочь сенатораЦеретуса.

Коляска по ее знаку начала останавливаться, но Владимир шагне сбавил, брел все так же, щурясь от яркого солнца. Если прекраснаянезнакомка, то бишь дочь сенатора Церетуса, полагает, что он сразу начнеттрястись и упадет ниц, то ошибается. Он слышал и погромче имена и титулы.

Сзади застучали копыта. Коляска поравнялась, а дочьсенатора, так и не назвавшая своего имени, сказала сердито:

– Я не знаю, что ты подумал… или что в тебя вселилось.Но мне нужен мужчина для охраны! Я люблю бывать в городе и за городом, частовыезжаю в загородную виллу. Уже дважды по дороге пытался напасть какой-тосброд. В последний раз люди были странные, мне даже показалось, что они –ряженые.

– Ряженые?

– Да, – подтвердила она все еще сердито. – Ядумаю на одного богатого и влиятельного человека, имени пока не назову… Вернее,думаю на его сынка. Избалован, все ему доставалось легко. Он недавно начал меняпреследовать своими чувствами. Не может понять, как это я отказываюсь, когдавсе женщины… Я рассказываю лишнее, но я хочу, чтобы ты пошел ко мне. Платитьбуду вдвое больше, чем получаешь здесь. И не потребуются ночные дежурства, таккак я по ночам сплю. Охранять нужно будет только днем… да и то не каждый день.

Владимир сделал вид, что колеблется, даже голос заставилдрогнуть в нерешительности:

– Это трудно решить сразу…