Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

Голос пастора все повышался. Сначала в нем слышалась неуверенность, но постепенно, набирая силу, он звучал все яснее и тверже.

— ...и даже сквозь потрясение в сердце проникает жалость. Жалость к этим существам, не ведающим никаких иных средств, кроме грубости и насилия. Какая нищета! Это окончательное признание в своем полном бессилии. При виде подобных деяний невольно сравниваешь их с разрушительными действиями, которые совершает неразумная тварь. Мы не можем ненавидеть животное, боднувшее насмерть того, кто заботится о нем, ибо мы знаем, что оно лишено души и совести. Но что же мы должны сказать о тех, кто умышленно спустил животное с цепи? Мы должны сказать им, что они навлекли на землю проклятие. Из-за них женщина в муках рождает чадо. Из-за них змея жалит нас в пятку, из-за них мы страдаем от холода и зноя.

Пусть бог простит их. Он всемогущ и всемилостив, и пути его неисповедимы. Возможно, он сделает то, на что слабые люди не способны. Ибо эта невинная кровь вопиет и взывает к небу. Мы знаем, что Каин сказал: «Разве я сторож брату моему?» Так он ответил, умыв руки и воображая, что не видно, сколь красной сделалась вода. Но мы видим и знак на лбу Каина, и мы твердо убеждены в том, что, изгнанный богом, он будет скитаться по чужим странам, покрытый позором своих преступлений.

Друзья мои, томление и страх были в последнее время мрачными гостями у наших очагов. Нынче ни один честный человек, ложась спать, не знает, доведется ли увидеть утро. Но у этого гроба мы не имеем права отдаваться страху. Проявленное покойным гражданское мужество послужит нам примером того, что каждый должен сделать во имя правды и справедливости. Этот пример доказывает и то, что правда и справедливость не могут исчезнуть в мутной волне террора. Ибо каждый такой мученик подвигом своим поднимает все выше светоч правды и справедливости. Если раньше у нас были сомнения, то здесь, у этого гроба, мы с предельной ясностью сознаем, что истинно и что ложно...

Произнося благословение, пастор слышал всхлипывание женщин. Гроб понесли на кладбище, и люди тихо шли за ним. К пастору подходили и молча пожимали его руку. Сельские хозяева шествовали за гробом с видом гордой замкнутости. Эллен все время плакала и тревожно поглядывала на прохаживающихся по площади красногвардейцев. Пастор сам еще был в экстазе. Он тоже заметил красногвардейцев и занервничал, но, сделав над собой усилие, отогнал страх.

Виднейшие хозяева стали засыпать могилу. Меллола тоже копал вместе с другими, но одышка мешала ему. Он копнул раз-другой, затем передал лопату соседу:

— ...Копни-ка ты... я бы и хотел...

Пока засыпали могилу, общее настроение стало менее торжественным. Вполголоса уже договаривались об обратной дороге — кто с кем поедет.

Когда расходились, кто-то еще похвалил речь пастора. Хозяин Меллола ответил на это:

— Интересно, что они теперь в пасторате реквизируют?.. У них ведь это вроде наказания... От нас позавчера уже третью свинью взяли... Так-то... Вот ведь они каковы, эти Каины... Бык им понравился... Может, и он пойдет следующим разом...

Не успели приезжие рассесться по своим экипажам, как к пастору подошли двое невооруженных красногвардейцев.

— Не угодно ли, господин пастор, пройти в штаб,— сказал один из них, немного смущаясь.— У них там к вам есть небольшое дело.

Окружающие переглянулись, а пасторша сразу подошла к мужу.

— Ты не пойдешь один. Я с тобой.

Пастор пробовал возражать, но она стояла на своем. Гвардейцы проводили их в штаб, но пасторшу дальше передней не пустили. Пастора ввели в зал. Перед сценой стоял стол, а за ним сидели члены штаба, словно собравшиеся вершить суд. Пастор поздоровался и стал в двух шагах от стола. Некоторые из сидевших за столом небрежно кивнули ему в ответ. Хеллберг смотрел сначала на стол перед собой, но потом, взглянув на пастора в упор и выдержав небольшую паузу, сказал:

— Господин пастор, вы использовали похороны барона, чтобы агитировать за контрреволюцию. Мы, видите ли, не можем допускать этого.

Всю дорогу пастор готовился к этому столкновению. Сначала он думал держаться гордо, но затем отказался от этого намерения. Он старался быть только спокойным и сдержанным.

— Я говорил лишь о том, чего невозможно было не затронуть, благословляя покойного в последний путь. Я осудил убийц... ибо не ожидал, что штаб может иметь что-либо против этого.

По лицу Хеллберга было видно, что он понял намек пастора. Другие члены штаба не смотрели на пастора. Пастор не всех здесь знал и старался припомнить, кто же из них присутствовал в церкви. Хеллберг сказал почти любезно:

— Во всяком случае, господин пастор, вы не призваны вести следствие и судить их. Вы должны придерживаться Евангелия, а не браться толковать законы. Поскольку вы, господин пастор, видно, не умеете держаться своей темы и вот уже второй раз с церковных вопросов сбиваетесь на политику, мы вынуждены вас арестовать до поры до времени. Это предосторожность. Ваша безопасность будет обеспечена, и, может быть, даже лучше вам пока побыть у нас, потому что такие ваши речи могут подтолкнуть возбужденных людей на необдуманные действия. Вам предоставляется право свидания с родными, вы может получать из дому дополнительное питание, если наши порции вас не устроят. Можете также распорядиться, чтобы вам прислали из дому постельное белье, если хотите...

Говоря все это, Хеллберг смотрел на пастора в упор. Затем поглядел в окно и продолжал:

— Нам это вовсе не доставляет удовольствия. Всему приходу не делает чести, что мы вынуждены посадить нашего священника в тюрьму.

Хеллберг улыбнулся одними губами. Выражение глаз оставалось прежним. Пастор стоял против Хеллберга и смотрел на его черную шевелюру. Седые волоски, пробивавшиеся в ней, блестели, точно серебряные проволочки. Хеллбергу было лет пятьдесят, но годы были словно не властны над ним. Из-под черных усов, когда он говорил, сверкали крепкие желтоватые зубы. На столе лежали его большие руки, поросшие черными волосками.

Поскольку пастор ничего не отвечал, Хеллберг обратился к одному из членов штаба:

— Ступай-ка ты, Альгрен. Доставь пастора по назначению.

Затем он продолжал, обращаясь к товарищам, но адресуя свои слова больше к пастору:

— Господа прежде, бывало, сажали бедняков в инвалидный дом. Так что, справедливости ради, и мы теперь начнем сажать господ туда же.

Затем он начал просматривать бумаги, давая понять, что вопрос решен. Альгрен подошел к пастору и пробормотал что-то невнятное. Пастор понял, что