Город звериного стиля - Ольга Сергеевна Апреликова

пять метров – поди-ка лопаткой да кайлом добейся… Драги нужны, глубокая разработка, индустриальная работа. Да, старатели-одиночки по овражкам на северах по Печоре, по Иньве, по Яйве роются, наверно, да что там намоешь, если там грамма два-три на тонну. Но это рабский труд в кабале у тайных купцов. С коренным месторождением, если такое найдется, то же самое – большие вложения нужны. Так что явного золота, вот как Огневушка-поскакушка показывает, репкой да самородками, думаю, одиночке теперь не взять, – усмехнулся он. – Если дикий фарт сам по башке самородком не шабаркнет. Но тут уж радости мало, хоть и богатство. Не к добру, не к рукам. Ну что, соглядатаев вроде как нет. Поехали, что ль? Давай-ка за руль.

– Я? Сам?

– Ты должен все уметь. Права – дело наживное. К июлю на грузовик должен получить, а? Успеешь?

– Да. В мае сдам. Я уж записался. Сразу, как восемнадцать исполнится.

– Хорошо бы. Ну, пока вон учись по колдобинам. Давай.

И Мур, сев за руль, огляделся, привыкая к высокой посадке и размеру руля, к габаритам машины, к здоровенным педалям под ногами.

– Вот рычаг передач, вот раздатка, – показал дед. – Включай вторую и поехали.

Мур повернул ключ зажигания, почувствовал, как ожили все восемь цилиндров и машина проснулась. Он выжал жутко тугую педаль сцепления, со второй попытки попал в нужную передачу, легонько нажал педаль газа – двигатель рыкнул, а Мур взмок. Какая ж мощь! Когда Мур понял, как правильно работать газом, плавно отпустил сцепление и закрутил руль вправо, выруливая на дорогу. ЗИЛок, переваливаясь по колеям, попер вперед.

– Переходи на третью, – подсказал дед.

Машина. Большая. Взаправду. Это ж бессмертный железный мамонт. Мура трясло от ужаса и от радости. Но он ехал и ехал. Даже в передачах быстро перестал путаться. Иногда рычал вместе с ЗИЛом. Дед посмеивался и подсказывал, когда переключать передачи.

И еще бы тысячу километров проехал, но скоро они добрались до места, до каких-то отрогов хребта – серые выступы скал торчали вдали над полуголым весенним лесом.

Ту фразу, что геолог должен все уметь, дед повторял, как заклинание. Как выбрать место для стоянки, как спрятать ЗИЛ, как отабориться, как построить балаган для ночевки и какие ветки резать на подстилку – лучше пихты не найдешь, – как развести костер из сырых дров, как приготовить кулеш – хотя в автодоме была плитка и в рундуке – большая коробка с ИРП. Дед даже показал, как ставить силки на зайца: уже в сумерках, в бело-зеленых коврах цветущей ветреницы, они поставили петли. Просто курс выживания, хоть снимай и выкладывай в Сеть.

Пока Мур чистил и варил картошку на ужин, дед подремал, отдохнул – и потом в ночи они засиделись у костерка. Черный лес шумел, собирался дождь, пахло мокрой землей, корой и, тонко и страшно, сладкой отравой от небольшого кустика волчьего лыка на дальнем краю полянки, сквозь темень заметного бледными цветами, облепившими ветки. Еще лета и в помине нет, на деревьях ни листика, только разбухшие почки – а оно уж вовсю цветет. Мур старался на него не смотреть. Вот бутерброды, чай из котелка, мятные пряники… Золотые угли под потрескивающими дровишками, редкие искры над костром. Бледное небо позднего вечера, предвестник скорых белых ночей, и впервые он его видит над черными елками и соснами, а не над многоэтажными проспектами Петербурга, не над дворцами и Петропавловкой с Троицкого моста… Тут – другой мир. Свобода. Счастье, если б не… Долька сегодня не отвечала. А маме ее он боялся писать.

– Вот еще тоже наука, где воду для лагеря брать, – сказал дед, прихлопнув искру на колене. – Ищи ручейки, лучше – родники, да чтоб ничем не пахла вода. Сырую воду пей только в крайнем случае, дизентерия в экспедиции – позорное дело. Кстати, надо нам с тобой аптечку собирать уже. Да и вообще пора ЗИЛок готовить, затарить по максимуму. Он горючего много берет. Второй бак само собой, шестьсот тридцать километров он на двух баках всего проходит, потому я и в кузов, вон в отгородку, бочку ставлю, а то и две. И в канистрах еще.

– Предусмотрительно. Но до июля долго еще.

– Тише едешь – дальше будешь.

– Дед, а Егоша за тобой по экспедициям таскалась?

– Да. Но по-разному. То под ногами путается, то раз за месяц из шурфа какого вылезет, посмотрит – и в лес. Скучно ей с нами было, я девок молодых никогда с собой не брал, кого ж ей жрать.

– Мужиков вообще не жрет?

– Батя говорил, может. Но я сам не видел. Мож, старая совсем стала, мужики ей не по зубам, – невесело усмехнулся дед. – Берегись все же, пряжку не снимай. Никогда.

Где-то далеко заухал филин. Дед пошел укладываться спать в ЗИЛок, а Мур остался в балагане – зря, что ли, мастерил. Все по древней охотничьей науке: между двух еловых стволов перекладина, на нее жерди, потом береста и ветки елки или пихты, и с боков так же закрыть. На землю тоже коры, потом слой еловых лап потолще – и готово, ночуй себе. Даже если костер прогорит, жара от углей хватит, чтобы прогреть пространство под козырьком. А чтобы не прогорел, нужна нодья – бревнышко потолще или даже два рядышком. Мур подбросил еще веток в балаган, расстелил пенку, спальник и полез устраиваться. Угнездился. Было мягко и тепло, даже жарко. Костер потрескивал, дальше виднелся любимый мамонт ЗИЛок, еще дальше рисовался зубчатый край леса на бледном краешке неба, там же сияла крупная зеленая Венера. Сонно шумели верхушки деревьев, издалека на пределе слуха доносилось журчание ручейка.

Он проснулся среди ночи и не сразу понял, что его разбудило. Костер все потрескивал, бревнышко не прогорело еще даже до половины. Все нормально… У котелка, стоящего на земле возле пакета с едой, сидел зверек вроде белки, только полосатый, и к чему-то прислушивался. Потом опять тихонько зашуршал пакетом, вытаскивая что-то из дырки – пряник!

В лесу, далеко, раздался свист.

Зверек насторожился. Мур испугался, вспомнив разговоры деда. Свист зазвучал снова: какой-то неумелый, неловкий, так свистят тетки, подзывая собак. На птицу не похоже. И все-таки жутко. Бурундук точил пряник, не обращая внимания на далекий свист, потом пряник ему приелся, и он полез в пакет с головой и лапами, шуршал там, драл что-то, наконец вылез, обалделый, с куском сыра. В лесу всё посвистывали. Но свист не приближался, скорее, перемещался по краю слышимости. Кто-то идет по ночному лесу и свистит? Зачем?! Ну да, лес, наверное, не пустой, весна же, охота – значит, охотники; может, туристы маршруты обновляют… Но ночью-то свистеть зачем? Медведей отпугивать?

Утром, когда варил кофе, спросил у деда. Тот ответил:

– А, я слышал. Это менквы[35].

– Чего?

– Они… Это людоеды немножко.

– Дед! Замучил уже фольклором!

– Самые их места, родина, – ухмыльнулся дед. – Патрулируют. Вишь, народу последние года тут немного ходит, деревни вымерли, лагеря гниют стоят, вот они и вновь расплодились.

– Деда!

– Что «деда»? – с каким удовольствием он произнес это слово! – Да ты не бойся. Жрут они или жадюг-охотников, которые зверя-птицы слишком много бьют, или, опять же, тех, у кого совесть нечиста. Жалко даже, что менквы города боятся… Что свистел – это хорошо, это значит, он уж подходил, обследовал, понял, что мы не вредители, и отошел, свистом товарищам знак подавал, мол, ложная тревога.

В понедельник в школе клонило в сон, и стоило прикрыть глаза, в уме начинала раскатываться серая лента с разметкой. Как дождаться пятницы, когда они выедут на три дня майских праздников? А заяц, тушенный в котелке с картошкой, был – язык проглотишь… А ветреницы как пахли… А в пещерах…

На перемене тихонько подошел Колик, пробурчал сквозь маску:

– Слышь, москвич. Сними порчу. Что ты хочешь – все сделаю.

– Ты нормальный?

– Я-то да, нормальный. А вот ты – нет. И дед у тебя знаткой[36], всем известно.

– Колик, ну что ты несешь?

– Не отпирайся. Как ты пришел в школу – сразу все к черту пошло. Ты – урочливый. Даже если не колдун. Глаз плохой у тебя, черный. Вона, в логу тогда девки расшиблись, потом я вот, злился потому что на тебя за Дольку… Ну приревновал я, да. А ты вон и ее