Город звериного стиля - Ольга Сергеевна Апреликова

вскочил, бросился к ним, хотел оттащить Гальку. А та обнимала Егошу и гладила, гладила по мокрой собачьей жуткой морде, по голове, по загривку. Дождь равнодушно колотил сверху. Галька плакала и говорила Егоше:

– Хотыл ётум най нэ, хотум ваглум отыр нэ, ёл-унтен…[63]

Мур беспомощно сказал:

– Девки, ну вы что…

Галька подняла бронзовое какое-то, белоглазое лицо:

– Мур, она говорит… Она говорит, что давным-давно, когда даже коми тут не было, она… Она жила тут, молодая была, как я, девочка еще… И ее похоронили тут живьем, ну, в жертву Найотыр[64], в какой-то черной лодке… Закопали, Мур, закопали в гору! А через тысячу, наверно, лет, какой-то твой предок, давным-давно тоже, когда еще заводик строили и нужно было искать эти медные пески, ее нашел. Нечаянно. Копал-копал шурф и наткнулся. Но не обидел… Не выкинул. Косточки вместе со всеми украшениями в медвежью шкуру завернул и похоронил на том месте, где потом заводскую плотину поставили, ну чтоб всегда стояла, а себе только это вот взял, – она быстро сдернула с себя «Когтистую бабушку» и надела на безвольную Егошу. – Вот, а лодку себе взял… Рыбу на Каме ловил… И лодку и «Бабушку» сыну передал, тот – своему, и забыли уже, что за лодка, только потом как память об отцах-дедах в подвале оставили… И эта священная лодка проплывет везде.

Они пошли в подвал.

Распечатали лаз (вообще-то это было небыстро, и Галька два раза бегала за водой для бензореза), спустились – на этот раз Мур привязал две веревки самыми надежными узлами, – дошли до лодки. Егоша запрыгнула туда, свернулась клубком и уснула. Мур и Галька молча вернулись наверх. Посидели на кухне, доели суп, вымыли посуду.

– Мурчисон, это все правда, – неуверенно сказала Галька.

– Вполне может быть, – вздохнул Мур.

Лицо Гальки немного ожило и больше не казалось бронзовым, потому что из-под загара проступил живой румянец. Все равно она – чудь белоглазая, вот кто. Галька. Камешек. Алмаз, наверно. Бывает алмазная галька? Галька чуть заметно улыбнулась:

– Я понимаю, что лодка там, в подвале – заперта, стены же, но Егоша говорит, чтоб мы не волновались – река будет. Говорит, все реки здесь. Какие реки? Я не понимаю.

– Я тоже. Но я хочу… Ну хоть попробовать ее выручить. Доверимся ей?

– Мне кажется, это будет долгая дорога, – Галька встала и начала собирать всю недоеденную еду из холодильника. – Мы же обещали помочь.

Да, обещали. Собрав рюкзаки по всем правилам, взяв аптечку, и снаряжение, и еще воду в канистре, и котелок, они наглухо заперли двор, сарай и дом, насовали под печку мятных пряников и еще перед печкой оставили пряников и конфет на большой тарелке. По пути вниз Мур, подумав, взял фонарики, батарейки, тючок с палаткой и, конечно, набил второй рюкзак осточертевшими ИРП. Это успокаивало, но не совсем, потому что как можно предусмотреть все в этаком-то потустороннем путешествии? Священная лодка, ну надо же… И чувства реальности не было – все равно что у пятилетнего, который залезает в лодку на берегу и воображает себя капитаном в океане. И тем не менее он был рад этой… игре? Потому что мог, думая о прекрасной и страшной черной лодке, о котелке и аптечке, не думать о похоронах. И о тех событиях, которые к ним привели.

– Кто же это все построил? И когда? – шепотом спросила Галька. Луч фонарика ее дрожал на кирпичных стенах, на лужах под ногами.

Мур вспомнил о людях-жуках, которые вечность назад, весной, по ночам разбирали депо, стараясь не стукать кирпичиками. Чтобы возвести эти подвалы, требовалось не меньшее терпение. Может, эти люди-жуки так вот строят и строят такие кирпичные соты подо всем городом? Подо всем миром?

– Дед говорил, Мураши, когда купцами были. В конце восемнадцатого века, что ли, – они выбрались из нудного, влажного длинного хода, в котором из-за тесноты было страшнее всего, не привыкнуть, в зал с лодкой и наконец выпрямились. Лодка ждала на своем месте – длинная, черная, древняя, как Урал. Ждала, да. Века вот уже – ждала. А где Егоша?

Той не было. Интересно, как ее звали на самом деле? Мур вздохнул и все-таки сгрузил тяжелый рюкзак с ИРП в лодку, а за ним и все остальное.

– Зря тащили, что ли? Галька, я устал так. Это всё сказки, конечно… Но я был бы рад обмануться.

– Они не хотели ей зла. Ну, те люди… Ее племя. Они думали, что отправляют ее в рай.

– Промахнулись, – Мур представил Егошихинский медеплавильный завод и только вздохнул, жалея девчонку Егошу. Или кем она стала за века под землей.

– Давай хоть просто в лодке посидим, – попросила Галька. – Хоть вообразим, что лодка волшебная.

Мур уступил. Помог девочке забраться, накрыл плечи свитером – тем же, шерсти мамонта, который лежал в лодке, – неужели он тогда забыл его тут? Залез сам, лег на дне между банок-скамеек, сдвинув весла, подсунул тючок палатки под голову. Представлять, что когда-то тут лежала мертвая девчонка, не получалось. А вот Мураша за Мурашом, рыбачивших с этой лодки веками, – легко. Поэтому не страшно. Он даже выключил фонарик.

– Я не знаю, что теперь делать. Подождем.

– Подвинься, – Галька сползла со скамейки и улеглась рядом. Закрутила свой фонарик, чтобы он еле-еле только давал огонечек, чтобы не давила на нервы полная подземная тьма. – Страшно же на лавке сидеть, будто кто-то из темноты смотрит. А тут не страшно, – огонек еле освещал тесаные ребра лодки, отражался в Галькиных глазах. Конечно, она была перепугана насмерть, но, как обычно, держала себя в руках. – И еще отсюда кажется, что дедушка не умер. Егоша ведь не умерла. Просто… Превратилась…

Мур подумал, что отсюда, из древней лодки, кажется, будто не умер вообще никто. Галька невзначай брякнула веслом, вздрогнула, потом вздохнула, свернулась поудобнее, прижалась к нему для тепла и, наверно, для чувства защищенности и теперь дышала Муру прямо в сердце.

Вокруг была тьма, совсем как в Ледяной, и, кажется, так же холодно, все-таки подземелье, и Мур получше укрыл Гальку свитером. Вчера ночью они не могли спать, все мстилось, что по дому ходит невидимый дед. Они не боялись, просто было очень грустно. И еще Суседка скулил под печкой. Поэтому они то пили чай, то сидели на крылечке, смотрели на луну в белом небе. Теперь Галька уснула мгновенно. Мур думал, что выключится, едва пристроит голову хоть куда-то – но сна не было ни в одном глазу. Он не боялся Егошиной затеи, но и в лодку, веками стоящую тут на распорках, не верил – как можно уплыть из кирпичной камеры? Правда, дед рассказывал легенду про какого-то чусовского разбойника, которого никак не могли удержать под замком, потому что он просил попить, ему приносили ковшик – а он «уплывал по воде». Когда воду однажды не дали – нацарапал лодку на стене и «уплыл». Дед это нарочно рассказал или случайно? В общем, если чудеса начнутся, Мур не хотел ничего упустить.

Посмотрел Гальке в лицо – спит. Теплая. Бровки светлые на загорелом лбу, ресницы тоже светлые, длинные, самое то снежинки ловить… Не похожа сейчас на пацана, потому что лицо совсем беззащитное. Ой. А почему он смог разглядеть-то каждую ресничку? И свет фонарика совсем тусклый, но вокруг уже не тьма, видно потолок, стены… А свет какой-то голубовато-зеленый, подводный. Он не хотел, чтобы Галька пропустила чудеса, и тихонько подул ей в переносицу:

– Эй. Проснись, а то все пропустишь.

Галька тут же села, как не спала, глянула вокруг, за борт, и в глазах ее отразилось что-то яркое, как лето.

– Ух ты!

Мур тоже сел: как в волшебном фильме, к лодке подступала пронизанная солнцем вода. Сверху было темно, а в воде был день, и длинные солнечные пальцы щекотали светло-зеленые водоросли. Меж ними суетились мелкие рыбешки, и цепочки пузыриков откуда-то снизу выстреливали к плавной поверхности, иногда застревая в водорослях, и там, в этом снизу, глубоко-глубоко светлело песчаное дно. Лодку качнуло.

– Все реки здесь, – нараспев сказала Галька.

По футболке, по лицу Гальки скользили арабески от воды – а на стенах и сводах арабесков не было… Ой.